Продавец каштанов, поднявший воротник пальто, сообщил о своем намерении вскоре уйти, так как он думает, что вот-вот пойдет снег. Вечер действительно становился серым и промозглым, но Энгус, призвав на помощь все свое красноречие, уговорил его остаться.
– Подкрепитесь своими каштанами, – с жаром произнес он. – Съешьте хоть все, и вы не пожалеете об этом. Я дам вам соверен, если вы дождетесь моего возвращения и расскажете мне обо всех мужчинах, женщинах или детях, которые зайдут в тот дом, где стоит швейцар.
С этими словами он гордо удалился, напоследок бросив взгляд на осажденную крепость.
– Я обложил его квартиру со всех сторон, – сказал он. – Не могут же все четверо оказаться сообщниками Уэлкина!
Лакнау-Мэншенс находился, так сказать, на более низкой платформе этого застроенного холма, на пике которого возвышался Гималайя-Мэншенс. Полуофициальная квартира Фламбо находилась на первом этаже и являла собой разительный контраст по сравнению с американской механикой и холодной гостиничной роскошью штаб-квартиры «Бесшумных услуг». Фламбо, друживший с Энгусом, принял его в живописной комнатке за рабочим кабинетом, обставленной в стиле рококо. Среди ее украшений были сабли, аркебузы, восточные диковинки, бутыли итальянского вина, первобытные глиняные горшки, пушистый персидский кот и маленький, скучный на вид католический священник, который выглядел здесь особенно неуместно.
– Это мой друг, отец Браун, – сказал Фламбо. – Давно хотел познакомить вас с ним. Сегодня прекрасная погода, но холодновато для южан вроде меня.
– Думаю, ночь будет ясной, – ответил Энгус и присел на восточный диван, обтянутый атласом в фиолетовую полоску.
– Нет, – тихо произнес священник. – Уже пошел снег.
И действительно, первые редкие снежинки, предсказанные продавцом каштанов, закружились за темнеющим окном.
– Боюсь, я пришел по делу, и к тому же весьма срочному, – смущенно сказал Энгус. – Дело в том, Фламбо, что в двух шагах от вашего дома есть человек, который отчаянно нуждается в вашей помощи. Его постоянно преследует и осыпает угрозами невидимый враг – негодяй, которого никто даже не может разглядеть.
Энгус рассказал о Смайсе и Уэлкине, начиная с истории Лауры, упомянул о сверхъестественном смехе на углу двух пустых улиц и о странных отчетливых словах, произнесенных в пустой комнате. Слушая его, Фламбо выглядел все более озабоченным, но маленький священник оставался совершенно бесстрастным и неподвижным, словно предмет мебели. Когда дело дошло до надписи на гербовой бумаге, прилепленной к витрине, Фламбо встал и как будто заполнил всю комнату своими могучими плечами.