– Его святейшество иногда видит вас с учениками, – сказал Новак, – когда проезжает Сады.
Меня съедал стыд.
Иоанн Павел поднял руку и показал на себя.
– Я, – сказал он.
Потом указал на Новака:
– И он.
– Его святейшество тоже преподавал в семинарии, – перевел Новак. – Он был моим учителем христианской этики.
Выдерживать этот взгляд было мучительно. Иоанн Павел еще раз опустил руку себе на грудь.
– У меня, – дребезжащим шепотом произнес он, – тоже был брат.
Теперь мне все же пришлось закрыть глаза. Я знал про его брата. Эдмунд. На четырнадцать лет старше. Работал в Польше врачом. Умер молодым, заразившись от пациента в больнице лихорадкой.
Голос его святейшества дрожал от волнения.
– Мы бы все… друг для друга… сделали.
Есть только две причины, почему он мог мне это сказать. Одна – в том, что он поверил моим показаниям. Другая – в том, что он знает, почему я лгу. Когда я открою глаза, я узнаю ответ. Поэтому некоторое время я не мог заставить себя их открыть.
Но молчание угнетало. Я посмотрел на Иоанна Павла.
Кресло удалялось. Архиепископ Новак выкатывал его из дверей, направляясь к библиотеке. Его высокопреосвященство сделал мне знак следовать за ним. Последнее, что я видел, – вытянутое лицо Фальконе. Я не мог понять, о чем он думает. Старый полицейский не проронил ни слова. Только водил рукой по пистолетному ящику и набирал на своем телефоне номер.
– Обвинение снимается, – сказал архиепископ Новак собравшимся в библиотеке. – Мы услышали признание.
Все потрясенно переглядывались, по лицам прокатилось недоумение.
Но тут поднялся Симон.
Все взгляды обратились на него. Внушительный, как Моисей, он, казалось, обладал десятью локтями роста. Его черная фигура собирала из воздуха электричество, как громоотвод. Новак опешил, не ожидая такого напора. И в образовавшуюся паузу брат произнес:
– Он лжет!
Миньятто и Лучо повернулись к нему, чтобы возразить. Укрепитель правосудия смотрел на него с недоверием.
– Он лжет! – повторил Симон. – И я могу это доказать. Спросите его, куда он дел пистолет.
– Он продемонстрировал нам пистолетный ящик, – сообщил архиепископ.
Симон открыл рот. Он и представить себе не мог размеры сплетенной мною лжи.
Но у него оставалась еще одна, последняя надежда. Он повернулся ко мне и сказал:
– Тогда открой, покажи им!
Новак хотел перебить Симона. Но Иоанн Павел повел рукой в воздухе, разрешая тому продолжать.
Собравшиеся смотрели на нас, ожидая, что будет.
– Мне неизвестна комбинация, – повторил я Новаку. – Уго мне так ее и не назвал.
Симон глядел на меня с высоты своего роста. И в этом взгляде сквозила такая невероятная любовь, что разрывалось сердце. Нежность и потрясение. Словно я должен был знать, что мне не удастся открыть ящик, но, к огромному недоумению Симона, все же попробовал.