Его преосвященство наклонился к уху Иоанна Павла. И тогда от дряхлого тела послышался голос. Хриплый, слабый, почти неслышный.
Новак глянул на меня. У него в лице что-то переменилось. Что-то промелькнуло в глазах. Он прошептал Иоанну Павлу какие-то слова в ответ, но я не понимал их разговора, шедшего по-польски. Наконец папа кивнул. Я неподвижно сидел на стуле.
Фальконе настороженно следил, как Новак взялся за ручки инвалидного кресла и покатил его вперед. Вокруг стола. Мимо Фальконе. В мою сторону.
Глаза папы пристально смотрели на меня. Глаза гипнотического средиземноморского цвета океанской сини. Они были полны жизни. От его внимания ничего не ускользнуло.
Я напрягся. Папа видел меня насквозь. Для него я был безликим священником, одним из десятков тысяч, но он распознавал ложь так же явно, как его кости чувствовали изменение погоды. Боль на его лице говорила, что и мою ложь он распознал.
Когда до меня оставалось всего несколько дюймов, он дал Новаку знак остановиться.
Не зная, что мне делать, я сполз со стула и опустился на колено. Обычно папе, в знак смирения, целуют перстень или туфлю. Да я бы охотно стал невидимым, только бы спрятаться от него! Так униженно я себя чувствовал.
Новак дотронулся до меня.
– Его святейшество хочет с вами поговорить.
У Иоанна Павла дернулась рука. На мгновение белый рукав, как наэлектризованный, скользнул по моим пальцам. Папа наклонился и положил свою тяжелую ладонь мне на щеку, провел по бороде.
Я почувствовал, что он дрожит. Ровной, непрекращающейся дрожью. Его болезнь подошла к финалу. От дрожащей руки шло тепло. Одним движением Иоанн Павел дал мне понять, что видел достаточно и хочет высказаться. Папа открыл рот и надтреснутым голосом что-то произнес.
Я не понял слов и глянул на архиепископа.
Но Иоанн Павел сделал над собой усилие и возвысил голос.
– Иоаннис, – сказал он, погружая пальцы в мою бороду.
Не ослышался ли я? Но Новак сделал мне знак молчать. Его святейшество не перебивают.
– Иоаннис Андреу… – сказал Иоанн Павел.
Во мраке его разума все смешалось, он принимал меня за человека, с которым встречался больше пятнадцати лет назад.
Наконец он нашел силы закончить:
– …был вашим отцом.
У меня сдавило дыхание. Я вонзал ногти в ладони, пытаясь выглядеть спокойным.
– Вы, – невнятно проговорил он, – священник, у которого сын.
Он устремил на меня океаны глаз, и я вдруг распался на атомы.
– Да, – выдавил я, едва справившись с комком в горле.
Иоанн Павел глянул на архиепископа Новака, взглядом прося закончить мысль. Усилие оказалось слишком тяжелым.