Вот она: «Радиоуглеродные исследования образца с Туринской плащаницы».
Она содержала картинки, напоминающие червей на стекле микроскопа, и графики, которые мне понять не под силу. Но в начале текста стояли два предложения, чей общий смысл я уловил:
Результаты пиролитического и масс-спектрометрического анализов, в сочетании с микроскопическими и микрохимическими наблюдениями, доказывают, что образец, подвергнутый радиоуглеродному анализу, не является частью оригинального полотна Туринской плащаницы. Таким образом, данные радиоуглеродного анализа недействительны для определения подлинного возраста полотна.
– Проба не являлась частью плащаницы? – воскликнул я. – Как это возможно?
– Мы не поняли, какую огромную работу проделали клариссинки, – вздохнул Ногара. – Думали, они пришили заплатки на дырки. Но не знали – не разглядели, – что они, помимо этого, вплели нити в саму плащаницу, чтобы укрепить ее. Эти нити оказались видны только под микроскопом. И по незнанию, мы проводили анализ ткани, в которой оригинальный лен перемежался с реставрационными нитями. Этот американский химик первым обнаружил ошибку. Один его коллега рассказал мне, что некоторые части образца даже не были льняными. Монахини чинили ткань хлопком.
По комнате растекся холодок. В глазах Ногары горело едва сдерживаемое ликование.
– Ал, – прошептал Симон, – вот! Вот оно наконец!
Я провел пальцем по журналу.
– Выставка будет посвящена результатам этих научных исследований? – спросил я.
Уго позволил себе улыбнуться.
– Эти исследования – только начало. Если плащаница действительно датируется тридцать третьим годом нашей эры, что тогда происходило с ней в следующую тысячу лет? Я много месяцев закапывался все глубже и глубже в историю плащаницы, пытаясь разрешить величайшую тайну ее прошлого: где она скрывалась тринадцать веков, пока внезапно не возникла во Франции? И у меня есть очень хорошие новости… Если вы не возражаете прервать ужин, я бы хотел, чтобы вы все кое-куда со мной пошли.
Он достал из ящика увесистую связку ключей от целой батареи засовов и цепочек на входной двери. Потом сунул в карман полиэтиленовый пакет из холодильника.
– Куда пойдем? – спросил Петрос.
– Тебе понравится! – подмигнул ему Уго.
Когда мы, пройдя вслед за Ногарой по дворцовым залам, вышли к задним дверям собора Святого Петра, уже опускалась темнота. Санпьетрини, смотрители базилики, понемногу сгоняли туристов к выходам. Но Уго они узнали и нас четверых оставили в покое.
Неважно, сколько раз я входил в эту церковь, – у меня всегда пробегала по телу дрожь. Когда я был ребенком, отец сказал мне: «Собор Святого Петра такой высокий, что внутри могли бы стоять друг на друге, хвост к голове, три кита, словно циркачи на моноцикле, и еще бы осталось место, чтобы верхний надел на голову Колизей, как корону». На полу были отмечены размеры других знаменитых соборов и выгравированы золотыми буквами, будто могильные камни маленьких рыбок на брюхе Левиафана. Место, созданное человеческими руками, но не человеческих масштабов.