Как карма рожденья и смерти
Прядется словно кокон шелкопряда.
Желания и мысли не стихают,
А страсти умножают наши беды.
Если вы этого хотите избежать,
То начинайте с подаяний,
Затем в три «вещи» глубже проникайте
И мыслей четырех держитесь прочно
[246].
Застигнуты внезапным пробуждением,
Поймете скоротечность «росы и молний».
На опыте постигнув истинно сущее
И единство всех дхарм,
Что нерожденное и рожденное
Подобно воде и волнам.
Третья гатха
Увы, в годах преклонных я уже,
За милости мне нечем расплатиться
И некогда отдать долги из прошлых жизней,
Ничтожна мудрость, карма глубока.
Стыжусь, что ничего я не добился,
Что так неловко проявил себя в Юньцзюе.
Как те, кто увлечен словами сутр
[247],
Повинен я перед Почитаемым миром.
Собрание на Пике Стервятника еще не завершено,
Теперь защита дхармы – ваш долг,
Вы перерождение Вэй-тянь
[248],
Вам возрождать традиции Вайшали.
«Я» и «других» единство видел Вималакирти
Он Татхагата зерен золотых,
Он, как скала в потоке бурном, неподвижен.
Тот, на чьи слова можно положиться.
В конце века дхармы тяжко жить,
И очень мало тех, кто в истине опору ищет.
Меня отягощает бремя дутой славы,
А вы пробудитесь от чувственных заблуждений!
Прекрасно обретаться в Земле Будды
И всеми силами стремиться к ней.
Я постарался в этих гатхах
Выразить то, что у меня на сердце.
На восьмом месяце, по мере приближения дня рождения учителя, настоятели других монастырей и его ученики прибывали на гору со своими поздравлениями. Он почувствовал себя немного лучше. Несколько учеников во главе с бхикшуни Куань-хуй прибыли из Гонконга. Он провел с ними несколько долгих бесед.
В начале октября, когда болезнь учителя приняла критический характер, он дал распоряжение, чтобы статуи Будды и сутры были в должном порядке размещены в законченной ступе, около которой должно было оставаться несколько монахов и воспевать имя Будды во время утренних и вечерних церемоний.
Седьмого октября, когда учитель получил телеграмму из Пекина, извещающую о смерти маршала Ли Цзишэня, он воскликнул: «Ли Цзишэнь, зачем ты ушел раньше меня? Мне тоже пора». Люди, ухаживающие за ним, были потрясены этими словами. Так как учитель лежал несколько дней в кровати, с трудом дыша, и в основном спал, с ним рядом теперь все время находился монах из персонала, ухаживающего за больными. Всякий раз, когда учитель видел его, он просил его уйти и говорил, что может «сам о себе позаботиться».
Двенадцатого октября в полдень учитель дал распоряжение своим помощникам переставить статую Будды из ниши в другую комнату, где бы ей можно было поклоняться. Монахи почувствовали что-то необычное и сообщили настоятелю и старшим монахам, которые пришли к учителю вечером и умоляли его не покидать их во имя дхармы. Он сказал: «С каких это пор такое мирское отношение! Пожалуйста, пошлите кого-нибудь повторять для меня имя Будды в главном зале». Когда они спросили его о последних наставлениях и завещании, он сказал: «Несколько дней назад я говорил о том, что нужно сделать после моей смерти. Нет нужды повторять это все снова. А последние мои слова таковы: Практикуйте шилу, дхьяну и праджню, чтобы искоренить желание, злобу и глупость». После паузы он продолжил: «Правильная мысль и правильное сознание питает духом великого бесстрашия во имя освобождения людей и всего мира. Вы устали, идите отдыхать». Была полночь, когда они ушли.