Одна лишь бабушка покорила его просто в пять минут. Говорила бабушка на суржике, вплетая в него ещё и совсем непонятные Каромо слова. Но речь её была такая яркая, насыщенная. Каромо слушал бабушкину речь, как музыку.
Суржик сам по себе обладал уникальной лингвистической чёткостью и точностью формулировок. Вот где, действительно: не убавить, не прибавить. Мука редкого помола из русских и украинских слов. И для киевлянина команда: «Стой там, иди сюда!» была чётким указанием к конкретному действию.
Да и весёлая была бабушка очень. Симпатия получилась взаимной. Молодые посидели за столом ещё с полчасика и умчались догуливать свои последние денёчки вдвоём. В конце июля Каромо уезжал домой.
– Ну что покрасовалась? Обосрала доченьку любимую? Что же ты за змея такая, Шура? И разве смотрят такими глазами на молодого человека, жениха своей дочери? – бабушка в возмущении гремела чашками.
– Какими глазами, мама? Что Вы всё выдумываете. Мне этот буйвол черномазый…
– Я, доча, жизнь прожила и таких вот, как ты подлюк подколодных повидала-во! – бабушка резанула себя по горлу ребром ладони.
– Ты если Ляльке в душу плюнешь – прокляну! Я тебя, сластолюбку, насквозь вижу! Корчит тут из себя добродетель оскорблённую! Бедный Миша! Тюфяк тюфяком!
Если Каромо собирался в дорогу, полный радужных надежд, то Ляля дрожала как былинка на ветру. Она боялась выпустить из рук свое такое хрупкое счастье даже на минуту. Расставаться по вечерам стало всё труднее.
И последние два дня пред отъездом Каромо с Лялей провели в Иркиной квартире как настоящие муж и жена. С завтраком, обедом и ужином, не выходя из дома, практически не вылезая из постели.
Ляля только сделала из автомата на углу короткий звонок бабушке:
– Не волнуйтесь, я с Каромо. В пятницу провожу и вернусь.
Мама метала громы и молнии:
– Это переходит всякие границы. Она ещё никто и звать никак, а уже валяется с чёрным щенком этим по чужим постелям! Я на порог её не пущу! Шлюха! Моя дочь шлюха!
– Сашенька! Не надо таких слов! Последнее время ты часто разочаровываешь меня! – папа поёжился.
– Ин-те-рес-но… – протянула мама, – твоя дочь спит с кем попало, а разочаровываешься ты во мне! Это что-то новенькое!
Мама долго крутилась в постели, из-под ресниц смотрела на своего белотелого рыхлого мужа, и зависть хватала за горло, душила в злых бессильных слезах. И она ворочалась почти до рассвета, под утро забывалась лихорадочным, полным эротических видений сном.
В этих снах – видениях бесчисленные множества темнокожих мужчин глумились над ней, и она в блаженстве и муках погибала в их объятьях.