– А ну стоять! – вдруг крикнул шепотом старшой, приварив всех шипением к месту, на кратчайшее дление замер человеком без кожи, вбирая все шорохи, и лицо его мигом страдальчески сжухлось, сверкнувшие в раскосых прорезях дробины влепились в Свинцова с давильным упорством, но тотчас зашарили по сторонам, как будто выкорчевывая все мешавшее обзору, мысленному щупу. – Ну, русский, привел ты… Пошли все, пошли! Шумаков! Замыкающим!
Точно лось в брачный гон, ломанулись гуськом сквозь еловые веники, обгоняя огромное сердце, которое колотилось не в ребрах, а там, впереди, в том еловом подросте, где прятались восьмеро беглых. Зворыгин ничего не слышал, кроме полыхающего треска под копытами, не понимая, почему и от кого они бегут, а вернее, откуда явились и как далеко еще немцы.
– А, один хер теперь! – простенал на бегу бритолобый. – Вы, мать вашу, зовите своих! Голос дайте! Сюда-а-а-а!
– Братцы, тут мы! Сюда-а-а! Я Свинцов! Тут мы, тут! К нам, сюда! – заревели, шершавя напильником глотку и грудь.
Покрывая надорванные голоса, грохнул первый винтовочный выстрел, и сразу же сухой треск пачечной стрельбы пожаром охватил летящую чащобу, опалив их кричащие, зевлоротые от задыхания лица. Три-четыре десятка винтовок беспорядочно били со всех трех сторон, загоняя две горстки еще не обнюхавших толком друг друга людей в непролазную гущу, на север.
– Стой! Ложись! – надсаживаясь, крикнул кто-то в зворыгинскую спину и подсечкой свалил его перед большим буреломным завалом. «Шшиу! Ттиу! Тють-тьють!» – автоматная очередь вгрызлась в сосновые комли над его головой. – Лежать, лежать, сказал! Направо!
Впереди, за завалом убивали его бесконечно родных, самых важных в зворыгинской жизни людей, а Зворыгин мог только впиваться когтями в звенящую землю и выть, как кормящая сука, у которой хозяева отняли выводок, покидали за шкирку в мешок и несут всех топить. Он пополз вдоль сосновых стволов – пули цвикали над головой, на излете щипали кусты, древесной крошкой и щепой секло почти бесчувственную спину… Выжав голову из-за ствола, он увидел своих – пятерых, шестерых, восьмерых, продолжавших бежать за соломенной головою Соколикова!
Колченогий Ощепков упал, но рука его тотчас всплыла из трясущихся зарослей, ухватилась за сук, напряглась – и Зворыгин не видел уже ничего, кроме всплывшей руки старика и уродливых, жалких усилий подняться немедля. «Ттиу! Шшиу! Тьють-тьють!» – безумолчные пули клевали деревья, прожигали змеиным шипением подрост… С быстротой невозможною даже для здоровых и сытых беглецы друг за дружкой вонзились в завал; только Зыков, закинувший руку комдива себе на плечо, помогал тому прыгать на одной ноге, как кенгуру. Вдруг на девять часов, на пять метров левей от Григория затрещал автомат, и Зворыгин увидел широко поводящего задранным к небу стволом и стоящего в рост над завалом старшого – тот постреливал над головами пружинисто скачущей связки Ощепкова – Зыкова, бил короткими очередями по нервам невидимо приближавшихся немцев…