Зыков бросил Ощепкова брюхом на «бруствер» – прямиком в загребущие руки Зворыгина, всех – и упал на сосну животом, вскинув руки и едва не сведя их над лешачьей своей головой, точно намереваясь сигануть рыбкой в воду. Свинцов и Зворыгин рывками втащили его в бурелом и увидели, что из разинутого рта его растет розоватый кровавый пузырь, а глаза изумленно расширились. Зыков сцапал Григория за руку, и пузырь на губах его лопнул, уступив место новому, красному. Он что-то пытался сказать – кровь начала выплевываться изо рта разновеликими фонтанными толчками, заливая крутой подбородок с западающей в девичью память насмешливой ямочкой; глаза его все ширились, росли, переполненные вопрошанием: куда он уходит? – и даже сквозь корку присохшей земли было видно, как сине белеет лицо летуна.
Излетная, шальная, бесприцельно пущенная пуля попала ему в легкое – и по-рыбьи распяленный рот хватал достававшийся только Зворыгину воздух. Большое, живучее, все еще крепкое тело со страшной силой дернулось и вытянулось в бессмысленно вцепившихся зворыгинских руках. Полубеневший взгляд красивых карих глаз застыл на Григории в той же спокойной и грустной задумчивости, что и глаза немецкого связиста-офицера, которому он свернул шею трое суток назад.
– Встать! Встать! – вцепился в Григория бритоголовый. – Уходим! Туда! – махнул в направлении «север». – Хромого бери – он живой!
Зворыгин и Болдырев взбагрили хромого Ощепкова под руки. Рванули, точно кони в дышловой запряжке, с остервенением стаптывая рослые кусты.
Охвативший их полукольцом ненасытный пожар автоматного треска и раздробной частухи винтовочных выстрелов сник, отдалился, перестал пожирать все лесное пространство, доступное слуху, и не пули уже прошивали воздух над головами, а птицы, вереща и спасаясь от страшного пала, небывалой охоты на всех. Автоматы пофыркивали и захлебывались, винтовки хлопали раздельно и незвучно. Немцы двигались медленно, не рвались сквозь еловый подрост, точно псы по горячему следу, – экономный, бухгалтерски точный народ, не желающий подставлять свои головы даже под редкие, бесприцельные пули.
– Как зайца загоняют! – простонал, пятясь задом, старшой. – Счас притопят в болоте и поглушáт, как рыбу, без потерь. Шумаков, уводи их! – махнул на высокую свалку поломанных бурей деревьев – за нею, похожей на груду костей доисторического ящера, виднелись лишь кривые, низкорослые, как всегда на болоте, осинки. – Уводи, я сказал! Все пойдем – так никто не уйдет! Уводи! Встретишь Лиду – скажи: он любил вас. Мазанов, со мной! Кто остаться желает?.. Слишком много желающих, милые! Ты, ты и ты! Остальные – пошли! Уйди, белобрысый! Пошел, потрох, ну!