Никак князь не угомонится. «А не угодно ли тебе, молодой Василий-королевич, с моими мужами потешиться, на широком дворе поборотися?»
Вышли на широк двор. Тут-то Василий и разгулялся. Схватит одного, другого, как хватит их лбами, только искры летят. Кого на землю положит, тот уж и не встает.
Переполошился князь. «Укроти-ка, молодой Василий-королевич, сердце молодецкое, кричит, оставь мне мужей хоть на племя…» И не стал больше к дочери ходить, причитаний ее слушать, а закатил пир свадебный.
Три дни пируют, на четвертый видит князь, погрустнел гость его. «Отчего ж ты не весел стал?» спрашивает. Тот ему в ответ: «Все и веселье у тебя, ровно на похоронах. Нешто нет гудошников, али гусельщиков?» Стали звать, а тот все недоволен. Пока, наконец, не вспомнили, что тот самый хвастовщик, в погребах запертый, больно на гуслях играть горазд. Призадумался князь. Выпустить гостя-гусельщика, так и не видать его больше; не выпустить — королевича прогневать. Решился выпускать. Заиграл тот, распотешилось сердце Василия, стал просить он князя отпустить гусельщика с собой к белу шатру, пускай дружину песнями своими потешит. Чего уж теперь? Махнул князь рукой, пущай едет.
Приехали к белу шатру, там все и обнаружилось. Такое устроила жена мужу за хвастовство его, — как в народе говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Повинился он, прощенье вымолил. Простила, куда ж денешься?
Вот он ей и говорит: «Поедем-ка мы, говорит, обратно к себе в землю нашу Ляховицкую», а она в ответ: «Не есть хвала добру молодцу, тебе воровски из Киева уехати: поедем-ка свадьбы доигрывать!»
Вернулись в Киев, сели опять за столы дубовые. Говорит Василий-королевич князю: «А за что у тебя гусельщик под замком сидел?» Отвечает князь: «А за то, что хвастал на пиру молодой женой, будто она мужей моих повыманит, а меня с ума сведет». «Как обещал, так и сделалось, говорит, вот она, молода жена, перед тобою…»
Устыдился князь, и мужи его, не знают, куда прятаться. А потом говорит: «Раз такое дело, прощаю тебе, гость Ляховецкий, похвальбу твою. Отныне торгуй в нашем Киеве-граде во всяко время беспошлинно».
Только тот, говорят, с тех пор в Киев — ни ногой…
— Быть такого не может, — убежденно заявил Илья, выслушав Раду. — Брешет народ. Сами же бабы сказку такую и выдумали. Баба, она сколь бы умной и сильной не была, а все не чета…
Глянул в сторону Савишны, осекся. Не она ли его с коня спешила? Оно, конечно, врасплох застала, не ожидал, что перед ним вместо богатыря — баба, а все же спешила, тут вертись — не вертись…
— То есть, — поправился, — не то чтоб совсем набрехали, тут я с тобой согласен, но в том, что приукрасили, сомнений быть не может…