Реквием Сальери (Зорин, Зорина) - страница 82

Ему снилось, что он в Синих Горах, в гостиничном номере, лежит на кровати, и тут дверь распахивается и в комнату вваливается Соловьев. Заливаясь тонким, визгливым смехом, Соловьев рассказывает, что его жена, Полина Лаврова, только что найдена мертвой в горном ущелье. Он предлагает ему вместе пойти на опознание, чтобы не повторить ошибки. И Виктор соглашается, но не может подняться с кровати. Тогда Соловьев берет его за ногу и тащит – смерзшийся, обледенелый снег помогает двигаться быстро. Но от этой бешеной скорости у Виктора кружится голова. На краю ущелья Соловьев отпускает его ногу, чуть подталкивает, и они вместе съезжают вниз.

Что-то больно впивается в руку. Виктор открывает глаза. Над ним склонился незнакомый мужчина.

– Тише! – сурово говорит он. – Не делайте резких движений!

Больше всего его раздражало это гусиное перо и капля чернил, готовая сорваться с его кончика, расползтись безобразной кляксой на бумаге. Тогда вся работа будет безвозвратно погублена – память ни к черту, она не способна удержать даже пяти-шести тактов.

Больше всего его раздражала шаблонность представлений. Начало девятнадцатого века, заскорузлая древность – и значит, непременно гусиное перо и эти чернила.

Больше всего его раздражал, да нет, просто бесил этот образ. Стоило закрыть глаза, как он тут же появлялся. Сальери, склонившийся над столом, в руке гусиное перо, он держит его чуть-чуть наотлет, а капля чернил… Она вот-вот окажется кляксой посередине нотного листа. Какое отношение Сальери имеет к нему? Почему так его мучает?

Он больше не может бороться со сном. Наваливается усталость, веки отяжелели – глаза закрываются сами собой. Сальери склоняется над нотной бумагой, обмакивает перо в чернильницу и застывает. Надолго. А капля все набухает. Образы роятся в голове, но не выходят звуками. Кто и за что обрек его на такое невыносимое страдание – видеть, слышать и знать, но не уметь выразить? Как только все в доме стихает, тени, с тихим, зловещим шелестом, вылезают из всех углов, просачиваются сквозь дверные щели. Заполняют комнату. И страшно увидеть свое отражение в незанавешенном окне, и страшно пройти мимо зеркала. Но пусть бы стало еще страшней, пусть бы сердце разорвалось от ужаса, только бы он смог превратить эти образы в звуки.

Какое извращение – писать «„Реквием“ для себя»! Какая самовлюбленность! Какое невыразимое одиночество…

Да нет, просто дурная примета. Сальери в конце концов плохо кончил. Впрочем, жил достаточно долго. Может, и у него есть еще время? Может, и у него в запасе еще лет двадцать?