На полях четким почерком Холмса была заметка:
«Второй самый опасный человек в Лондоне».
– Поразительно! – сказал я, возвращая тетрадь. – Это же карьера достойного солдата.
– Совершенно верно, – сказал Холмс. – До определенного момента так и было. Он всегда отличался железными нервами, и в Индии все еще рассказывают, как он полз по трубе за раненым тигром-людоедом. Существуют деревья, Ватсон, которые достигают определенной высоты, а затем внезапно уродливо искривляются. То же самое часто происходит и с людьми. У меня есть теория, что каждый индивид в своем развитии повторяет всю череду своих предков и что подобное внезапное обращение к добру или злу означает какое-то сильное влияние, однажды воздействовавшее на его родословную. Человек, так сказать, становится олицетворением истории собственной семьи.
– Ну, это несколько фантастично.
– Что же, я не настаиваю. Но, какой бы ни была причина, полковник Моран сбился с пути. Хотя обошлось без открытого скандала, но в Индии ему стало слишком жарко. Он вышел в отставку, приехал в Лондон и вновь приобрел дурную репутацию. Именно тогда его и прибрал к рукам профессор Мориарти, при котором он одно время играл роль начальника штаба. Мориарти щедро снабжал его деньгами и прямо использовал лишь для одной-двух работ высшего класса, за которые не взялся бы ни один заурядный преступник. Возможно, вы что-то помните о смерти миссис Стюарт из Лодера в 1887 году. Нет? Ну, я убежден, что руку тут приложил Моран, но ничего доказать было нельзя. До того умело полковник Моран маскировался, что даже когда с шайкой Мориарти было покончено, мы не смогли изобличить его. Вы помните, я тогда навестил вас и закрыл ставни, опасаясь выстрелов из духового ружья? Несомненно, вы сочли меня мнительным. Но я точно знал, что делаю, так как знал о существовании этого редкостного оружия и еще я знал, что целиться будет один из лучших стрелков в мире. Когда мы были в Швейцарии, он последовал за нами с Мориарти, и, без всякого сомнения, это ему я был обязан пятью страшными минутами над Рейхенбахским водопадом.
Вы, конечно, понимаете, что во время моего пребывания во Франции я внимательно читал газеты, высматривая шанс разделаться с ним. Пока он был на свободе, в Лондоне я влачил бы самую жалкую жизнь. Ночью и днем его тень падала бы на меня, и рано или поздно ему представился бы удобный случай. Что мне оставалось делать? Я не мог застрелить его, едва увидев, так как оказался бы сразу на скамье подсудимых. Обращаться в полицейский суд не имело смысла. Судья не мог бы вмешаться на основании, как ему представилось бы, подозрений, взятых с потолка. Итак, сделать я ничего не мог. Но я следил за сообщениями о любых преступлениях, зная, что рано или поздно я до него доберусь. Затем – смерть Рональда Эйдера. Наконец-то мой шанс! Исходя из того, что я знал, разве можно было сомневаться, что к ней причастен полковник Моран? Он играл в карты с юношей и из клуба последовал за ним до его дома; он выстрелил в него через открытое окно. Никаких сомнений быть не могло. Одних пуль хватило бы, чтобы накинуть ему на шею петлю. Я сразу приехал. Меня увидел дозорный, который, я знал, тут же известит полковника о моем возвращении. Он, конечно, свяжет мой нежданный приезд со своим преступлением и перепугается. Я не сомневался, что он попытается убрать меня со своей дороги НЕМЕДЛЕННО и для этого прибегнет к своему смертоносному ружью. Я устроил для него отличнейшую мишень перед окном и предупредил полицию, что может потребоваться их вмешательство (кстати, Ватсон, вы с безошибочной точностью определили их присутствие в этом подъезде). Я занял, как мне казалось, удобный пост для наблюдения, не подозревая, что он выберет тот же дом, чтобы атаковать. Ну, а теперь, дорогой Ватсон, надо ли мне объяснить еще что-то?