Гуднув, моя машина тронулась, оставляя эскорт позади.
Объехав по обочине пахучий железный лом мы неторопливо продолжили путь, катясь со скоростью утомленного жарой, ишака. Дорога плавно забирала вправо, упираясь в заставу, медленно вползающую в поле зрения. Показалась полоска бетонного заграждения, затем зушка, разглядывающая нас парой черных зрачков. Метров через тридцать темным прыщом нарисовалось пулеметное гнездо.
Придерживая тонкий обод руля и держась левой обочины я смотрел на прибавлявшиеся над светлым бетоном, темные точки голов. Покосившись на пассажира я незаметно распустил узел, затянутый на ручке моей двери. Шорох опустившегося на землю тяжелого предмета был почти неразличим в шуршании шин и тихом урчании двигателя. Сирхаб не среагировал. Уф!
Не доехав до арабов метров триста мы остановились. Дверь пассажира открылась, выпуская на дорогу хмурого Сирхаба. Держа на головой белую тряпку он прихрамывая зашагал к соплеменникам. Я принялся медленно сдавать назад. Машина, сопровождаемая пристальным взглядом зенитного автомата откатилась метров на сто, остановившись ровно посередине между арабами и нашими. Я открыл дверь. Теперь ждать.
Вторник. Вечер, 18.30.
Сидя за рулем я проводил взглядом удалявшуюся фигуру. Мандраж почти прошел — серый сверток уже лежал на обочине, Сирхаб еще шел. Осталось дождаться реакции его начальства на кучу наличности, за которую дали подержаться пленному. Думаю, на разговор они пойдут. Тогда и придут проблемы.
Дать подержаться, было идеей позаимствованной в маркетинге — задействовать максимальное количество каналов восприятия. Сказали, показали… И на целых десять секунд сунули в руки четверть ляма… Увесистая пачка окончательно вышибла Сирхабу мозги… Чувствую, он будет чертовски убедителен…
Покосившись на обмотанную тряпьем комбинацию газового баллона и канистры и в очередной раз подумав какой изощренной сукой стал, я принялся за окрестности. Особо рассматривать было нечего — серая дуга асфальта перед капотом, склоняясь вправо скрывалась за холмом с пулеметным гнездом. Слева — кювет, за ним — ряд деревьев смахивающих на двадцатиметровые свечки. Справа — поросший клочковатой травкой пустырь. Голый, как коленка младенца. Дальше тянулись какие-то посадки.
Незаметно вечерело. Солнце еще ощутимо палило, зависнув над неровной пилой гор. Подкрадывающийся вечер ощущался нежно-розоватым отливом лучей, сменивших слепящую белизну полудня.
Поерзав на сиденье и спрятав под приборную доску прожаренную солнцем коленку я без особого интереса покосился на зеркало заднего вида — ничего нового — крохотные машинки, куча лома, десяток фигур. С гораздо большим вниманием я изучил кювет — на него возлагались большие надежды — пережить ближайшие десять минут. Продолговатая пыльная яма глубиной сантиметров тридцать-сорок особых надежд не внушала — если я правильно помнил свои размеры, расстояние от задницы до поверхности будет сантиметров двадцать. Предпочел бы более солидные цифры. Внимательно смерив взглядом и прикинув путь в нее, я откинулся на продавленном сиденье нетерпеливо барабаня пальцами по горячей баранке.