Первый батальон этого полка уже много лет стоял в Олдершоте. Женатые офицеры жили на своих квартирах, и полковник Барклай уже давно снимал виллу, называемую Аашин, в полумиле от северного лагеря. Западный фасад этого дома выходил на большую дорогу, которая проходила мимо него на расстоянии семидесяти футов. Весь штат прислуги полковника состоял из кучера и двух горничных. Хозяин, хозяйка и эта прислуга были единственными обитателями Лашина; детей у Барклаев не было, а гости приезжали редко и на ночь никогда не оставались.
Вот что произошло на вилле в злополучный понедельник между девятью и десятью часами вечера.
Миссис Барклай была католичкой, увлекалась благотворительностью и состояла членом Сент– Джорджского общества попечения о бедных детях. В понедельник, в восемь часов вечера, было назначено заседание этого общества, и потому миссис Барклай велела раньше подать обед, чтобы успеть к началу заседания. Кучер уверяет, что, уходя из дома, она очень дружелюбно попрощалась с мужем и обещала скоро вернуться. Затем она зашла за мисс Моррисон, молодой девушкой, живущей на соседней вилле, и они вместе отправились на заседание. Заседание продолжалось сорок минут, и в четверть десятого миссис Барклай вернулась домой, проводив мисс Моррисон до дверей ее дома.
Теперь надо описать тебе расположение комнаты, в которой было совершено убийство. В ней хозяева обыкновенно сидели по утрам. Большие окна и стеклянные двери выходили прямо на лужайку, отделявшую от дома большую дорогу. Эта лужайка, величиной не больше тридцати аршин, была окружена небольшим каменным забором с железной решеткой. Шторы в этой комнате никогда не опускались, потому что по вечерам обыкновенно здесь никто не сидел. Вернувшись домой, миссис Барклай сама зажгла здесь лампу и приказала горничной Джейн Стюарт принести чашку чая, чего раньше никогда не делала. Полковник сидел в столовой, но услышав, что жена вернулась, вошел к ней в комнату. Кучер видел, как он проходил через переднюю и входил в эту комнату. Это был последний раз, как он видел своего господина живым.
Спустя десять минут горничная принесла чай, но, подойдя к комнате, была поражена, услышав первый раз за все свое пребывание у Барклаев, что господа спорят. Она постучала в дверь, но ответа не последовало, тогда она взялась за ручку дверей – дверь оказалась закрытой на ключ изнутри. Прибежав в кухню, она рассказала об этом кучеру и другой горничной и вместе с ними вернулась в переднюю. Спор продолжался, и кучер и обе девушки удостоверяют, что слышны были только два голоса, принадлежащие полковнику и его жене. Барклай произносил слова отрывисто и сдавленным голосом, так что нельзя было разобрать, что он говорил, а миссис Барклай, наоборот, кричала громко. «Ты трус, – повторила она несколько раз. – Что тебе теперь делать? Отдай мне мою жизнь! Я не стану дышать с тобой одним воздухом, жить с тобой одной жизнью! Ты трус, негодяй!» Вслед за этим вдруг раздался ужасный крик мужчины, падение тела и пронзительный крик и стон женщины. Предчувствуя, что в комнате творится что-то недоброе, кучер бросился к двери и хотел было ее выломать. Но дверь не поддавалась, а горничные были так перепуганы, что не могли помочь ему. Тогда кучера осенила мысль выбежать на двор и проникнуть в комнату через стеклянную дверь. Так он и сделал. Одна половина большого французского окна была открыта, что не внушило подозрения, принимая во внимание теплый вечер и летнюю пору. Он без затруднения проник в комнату. Глазам его представилась следующая картина: его госпожа перестала стонать и лежала в бессознательном состоянии на кушетке; ноги полковника лежали на стуле, голова же на полу, в луже собственной крови, около угла камина.