Но тот страх — следствие мощи внешней. Чтобы её одолеть, нужен немалый заряд противодействия внутреннего, которого человеку может и не хватить.
Ну а если сила, тебя раздавившая, зародилась внутри тебя самого? Такому ещё труднее сыскать оправдание: он добровольно, без малейшего принуждения, только из одной алчности и корысти, лишил себя чести, предал своё «я».
«У души, когда она в одиночестве, жизнь головокружительней, чем вокруг трона».
Чьи эго слова? Их произнесла непокорная мадам де Сталь[56], отправленная по воле Наполеона в изгнание за книгу, которая ему показалась вредной.
Не одному истинному апостолу правды сие было ведомо: «Ближе к трону — ближе к собственной смерти». Это правильно для всех времён и всех государей.
Эпоха Иоанна Грозного — цепь кровавых расправ с теми, кто, окружая трон, хотел оставаться независимым. А разве за то же самое не поплатились многие при Николае Первом?
Да почему лишь два этих имени? Когда-то падали головы с плеч, ныне низко падают души. И её, душу, может растоптать теперь не только вассал — сам её обладатель. Сколько же силы надобно, чтобы её сохранить!
Я совершенно уверен: меня ещё долго будут именовать ретроградом, так называемые передовые люди предадут меня проклятию, но мне плевать... Остаётся истинное, вечное, абсолютное, не зависящее ни от какого столетия, ни от какой моды, ни от какого веяния, — и вот этому-то я всецело отдаюсь! И я говорю себе: да здравствует абсолютное, то есть человечность и поэзия!..
Лёгкий августовский ветерок откинул занавеску и донёс из леса терпкий, настоянный на смоле, благотворный запах хвои. Представились неоглядные просторы любимого с детства бескрайнего Брянского леса.
Я обещал Софи непременно сегодня отправиться верхом в чащу. Для этого надо бы вздремнуть, чтобы явились силы и миновала вновь надвигающаяся боль. Сейчас я её успокою. Надобно только, наверное, увеличить дозу, чтобы долго не возвращались мучения...
Голова откинулась на пологую спинку кресла, веки сомкнулись, на высоком красивом лбу выступила испарина.
Что я ещё хотел додумать? Ах да — меня долго, очень долго будут числить не тем, кем я был на самом деле, ибо я часто шёл не с теми, кто был силён лишь числом или громкими, казавшимися многим прекрасными призывами. Но я знал: служить добру и правде можно не только идя вместе с толпою, но даже оставаясь в меньшинстве.
Совесть была единственным вожатым и хозяином моих поступков и убеждений, моих мыслей, которые я не уставал внушать людям, чтобы уберечь их от рабства и деспотизма, с какой бы стороны это им ни угрожало.