Лет семь тому назад до Фета дошло: граф Алексей Константинович Толстой неожиданно оставил службу при императорском дворе и удалился прочь из Петербурга, поселившись в захолустье России. Сразу же пошли самые разные толки о поступке графа, о котором все знали, что он с самых детских лет был в дружеских отношениях с нынешним государем и мог, что называется, в любой день входить к нему в кабинет, никому не докладываясь. Что же заставило его сделать такой шаг — не к трону, о чём мечтают многие и многие, а, напротив, прочь от дружеского расположения царя?
«Блажь!» — был ответ тех, кто сам спал и во сне видел, как бы удостоиться чести быть в близком императору кругу. Знающие добавляли: якобы царь был сильно сконфужен просьбою графа об отставке и просил его не торопиться.
«Алёша, — говорил своему другу государь, — да какие, право, у тебя обязанности при дворе, которые были бы тебе в тягость?»
Неоднократные просьбы графа ни к чему не приводили. «Послужи, Алёша, послужи», — мягко возражал ему царь.
И всё же Толстой решился идти до конца. Он подал официальное прошение:
«Ваше величество, долго думал я о том, каким образом мне изложить Вам дело, глубоко затрагивающее меня, и пришёл к убеждению, что прямой путь и здесь, как и во всех других обстоятельствах, является самым лучшим. Государь, служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого Провидением, — моё литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен».
И далее: «Благородное сердце Вашего величества простит мне, если я умоляю уволить меня окончательно в отставку, не для того, чтобы удалиться от Вас, но чтобы идти ясно определившимся путём...»
Нет, не укладывалось это в голове ни многочисленных царедворцев, ни тем более в голове Фета. С ним-то как раз судьба сыграла и впрямь злую шутку, против его воли лишив не какого-то баснословного счастья, а просто обыкновенного дворянского звания, в котором он пребывал с рождения и до четырнадцати лет.
Да, до четырнадцати лет Афанасий Афанасьевич носил, казалось бы, законную фамилию отца — Шеншин. Но однажды в частный пансион лифляндского городка Верро, где он обучался, из родительского дома пришло письмо, на котором стояло: «Господину Фету». В своём послании отец сообщал, что отныне сын должен переменить фамилию и в дальнейшем зваться так, как обозначено в письме, — Фет. И никаких объяснений, почему всё так вдруг обернулось.