Так будет проще, так будет правильно. Надо смотреть правде в глаза, вряд ли человек, которого она оплакивает, мог попасть в рай, куда самоубийцам дорога заказана. Она не хотела умирать, просто жить тоже сейчас не хотелось. Ради чего? Кто заметит, что ее не стало? Кто обронит хоть одну слезу? Она не нажила за всю свою жизнь ни врагов, ни друзей, которые смогли бы удержать ее от шага в никуда.
— Посмотри на меня, — кажется, он собирался любой ценой достучаться до разума, скрытого сейчас так далеко под двойной оболочкой боли и безразличия. — Я не позволю тебе это сделать, поняла? Никогда. Ты будешь жить! Не смей даже думать об этом!
— Отпусти, — Саша попыталась сбросить стискивающие до боли руки, тормошащие, не дающие с головой уйти в себя.
— Не смей! Слышишь? Даже думать не смей! — чего бы это ему не стоило, он заставит ее выбросить из головы мысли о самоубийстве.
— Отстань, ты все равно когда-то не уследишь, — она попыталась разжать мужские пальцы, опять не получилось. — Зачем я тебе? Зачем ты вечно мне мешаешь? — Саша бросила тоскливый взгляд на россыпью лежащее на полу снотворное. Она нашла его в ванной. Не помнила, когда заснула, но проснулась с четким пониманием, что именно надо сделать, чтоб стало легче. Почти получилось.
— Я люблю тебя, дура! Люблю! — признаваться в любви принято не так. Желательно, делать это при свечах, под легкую музыку или можно попытаться под проливным теплым летним дождем, или на третьем уровне Эйфелевой башни, откупорив бутылку шампанского. Но значение эти слова имеют именно сейчас, в перевернутой вверх дном комнате, с разлетевшимся по всем углам снотворным, девушке, чьи глаза опухли от слез.
Слова дошли до нее не сразу, слишком много преград она поставила между собой и миром вокруг, но когда дошли…
— Что? — в горле пересохло.
— Я люблю тебя, Саша.
— Зачем ты это… — ей казалось, она успокоилась, на душе было так хорошо, когда она уверенными движениями набирала в ладонь снотворное, когда наполняла стакан водой, когда считала про себя до десяти прежде, чем начать по одной глотать таблетки, а сейчас дыхание снова участилось. — Зачем ты это говоришь сейчас?
— А когда? Хочешь, чтоб я сказал это над твоей могилой? Он умер, Саша. Умер, — Яр разложил слово по слогам, будто проблема была в этом, будто она не понимала значения слова. Нет, просто сложно поверить, что такое возможно в твоей жизни. — Ты его не вернешь. А ты жива. Ты дышишь, — горячая ладонь накрыла диафрагму, провоцируя резкий выдох и глубокий вдох, — ты слышишь, — вторая рука обвела контур уха, — ты ешь, спишь, любишь, ненавидишь. Ты можешь плакать, а можешь смеяться. Но не смей даже пытаться, даже думать о том, чтобы лишить себя этого. Я не позволю, я вытащу тебя из петли, соберу по частям после аварии, вытащу с морского дна и заставлю дышать, черт тебя побери!