Боскэ помолчал.
- Кажется, что Богу наши молитвы не нужны. Ведь Он всеведущ и всезнающ. Что может сказать или даже подумать человек, чего не знает Отец наш? Все наши поступки, прошлые, настоящие и будущие, Ему ведомы.
Гильермо хлюпнул кровью, снова отер губы, проглотил теплую солоноватую жидкость, отдающую медным привкусом.
- Молитва нужна самому человеку. Ведь мы...
Боскэ посмотрел вокруг. Близился рассвет, и Кирнан уже не казался черным пятном в густой тени. Поезд все так же стучал колесами по рельсам, и ветер бросал мимо клубы черного дыма. Казалось, что больше ничего и никого не осталось в мире, лишь два человека из совершенно разных миров на площадке старого вагона «ТрансАльпика».
- Ведь мы на самом деле так одиноки, - сказал Боскэ. - Чудеса не случаются на каждом шагу. Рай не сияет в небесах. Ад не источает жар под ногами. Человек слишком часто чувствует себя одиноким, не нужным. А молитва напоминает, что это не так. Мы молимся не для того, чтобы Он услышал нас. Мы молимся, чтобы не забыть - мы не одиноки в мире. И Господь всегда с нами, даже если мы слепы и не видим этого.
Гильермо посмотрел на Максвелла.
- Может и тебе настала пора помолиться? - спросил монах, готовый к новому удару. Но удара не последовало. Вместо этого судорога прошла по лицу англичанина, отразилась в неожиданном всхлипе.
- Я ... забыл слова, - вымолвил Кирнан, и Боскэ вспомнил со стыдом и раскаянием, что тот наверняка лютеранин.
- Возьми меня за руку, - негромко сказал Гильермо.
Пальцы Кирнана были короткими и сильными. И чуть влажными - на костяшках правой еще не высохла кровь самого Боскэ.
- Богу не нужны твои слова по строгому канону, - сказал Гильермо, хотя все внутри него вопияло, требуя прекратить. - Он не настолько мелочен. Просто всмотрись вглубь себя. Подумай, что бы ты хотел сказать Ему. И скажи.
- Я хочу проклясть его, - проскрежетал Максвелл, глотая стон душевной боли. - Проклясть за все мои страдания.
Англичанин стиснул кулаки так, что слабые пальцы монаха захрустели. Но Гильермо лишь сжал их в свою очередь, со всей доступной силой.
- Ничего, - сказал Боскэ. - Дети всегда проклинают родителей. Но те всегда их прощают. А Господь наш - самый любящий из всех отцов. И Он тоже простит тебя.
* * *
Рокот авиамотора разбудил Римана. Ицхак с трудом оторвал голову от мятой, насквозь пропотевшей подушки.
- Какого дьявола... - пробурчал наемник, стараясь понять, на каком он свете, еще этом или уже том. Больно уж скверным выдался ночной «отдых», переполненным жуткими видениями и натуралистичными ужасами.