- Я стрелять не буду, - тихо пообещал Хольг. - Я тебя прирежу как свинью. Говори, кто ты такой? Кто за тобой охотится?
Боскэ молча смотрел на него снизу вверх. Монах как будто вышел из собственного тела и обозревал картину со стороны. Измученные грязные люди, совершенно безлюдный полустанок, полоски узкоколейки, убегающие вдаль под ущербной луной. И ощутимое дыхание смерти в каждом слове, каждом движении.
Они бежали... бежали так, словно за ними гналась сама Костлявая, да собственно так и было. Хольг понимал, что спасет их всех только скорость, поэтому, как только прогремели два выстрела, слившиеся в один, одним броском швырнул себя через пустую витрину. И побежал. И все остальные побежали за ним, в том числе и Боскэ. Никто не оглянулся на Максвелла, никто не стал проверять, может быть стрелок ганзы еще жив и нуждается в помощи. Жив и на ногах - догонит. А коли нет - значит не судьба. Секунды промедления означали верную смерть для всех остальных.
Наверное, в спаянных традициями и совместным долгом воинских подразделениях все по-иному. Но ганза таковым не являлась. И контрабандисты бежали к забетонированному пятачку, где даже не останавливалась, а просто притормаживала мотриса. Этот вид транспорта остался с прежних колониальных времен и пережил все - от полноценной железной дороги до тяжелых газойлевых автобусов-многоэтажек. Большинство работали на пару, а многие вообще на газовых генераторах и топливных брикетах.
Они успели. Гильермо думал, что его не возьмут, столкнув обратно, однако в последний момент Хольг протянул руку, помогая беглецу взобраться на ржавый борт. На следующие несколько часов ганза как будто забыла про монаха. У пулеметчика Кота снова открылись раны на голове, а китайцу шальная пуля скользнула по ягодице. Пока их перевязывали, пока пересаживались на старый убитый автобус, затем снова на мотрису, но уже другую...
Наконец Хольг обратил все свое внимание на Боскэ и похоже счастья тому с этого внимания не предвиделось.
- Я ... не знаю, - сказал Гильермо, сам удивляясь собственному спокойствию. Жизнь в стороне от собственного тела оказалась довольно удобной. Можно было не ужасаться обилию смертей вокруг, не обращать внимания на грязную и насквозь пропотевшую одежду. Бежать за попутчиками, придерживать бинт, которым заматывали голову Кота, пачкая пальцы в теплой и липкой жидкости. Это происходило не с ним, Гильермо Боскэ, а кем-то совершенно иным. И сейчас угроза как будто обтекала Леона сторонами. Это кому-то другому грозили ножом. И никакого страха, только безмерная усталость.