Зато воздух был чист и пах солью, свежестью. Как осенний лес, когда листва уже опала и прошел затяжной сумрачный дождик. Временами порыв ветра доносил острый запах дизельного выхлопа, однако это на удивление не портило картину, а лишь оттеняло запах вольной стихии.
Гильермо любил осень и подумал, что, наверное, ему нравится море. Или понравится, если познакомиться с ним поближе и в более пристойных условиях.
А затем твердая крепкая рука схватила его за шиворот и резко дернула назад, отбрасывая на мокрую, отвратительно и болезненно твердую палубу. Боскэ приложился о ребристый металл носом, который сразу потерял чувствительность, онемел.
- Я приказывал тебе сидеть внизу, поп, - раздельно и зло сказал Хольг, взмахнув левой рукой и пряча в кармане правую.
- Из-звините, - выговорил снизу вверх Боскэ, осторожно ощупывая нос. На пальцах осталось несколько алых капель, и Гильермо огорчился, представив собственное лицо, теперь еще более разбитое и неприглядное.
- Скотина, ты понимаешь, что значит «не привлекать внимание»?
Леон немного помолчал, хлюпнул опухающим носом, который на холодном ветру быстро синел, и спросил, все так же глядя снизу-вверх:
- Скажите ... господин Хольг. Почему вы такой злой, недобрый человек?
- Что? - не понял фюрер. - Я плохой, что ли?
- Нет, вы не плохой, - терпеливо, насколько это было возможно в его положении, разъяснил Боскэ. - Вы очень недобрый человек. И мне кажется ...
Леон снова машинально потрогал нос. Доминиканца знобило, крупная дрожь сотрясала пальцы.
- Мне кажется, вы очень несчастный человек. Потому и злой.
Хольг помолчал, кривя губы и по-прежнему не спеша достать руку из кармана. Кисло, зло усмехнулся.
- Чудесная, чудесная поездка, - фюрер продолжал кривить губы, так что речь его казалась почти неразборчивой. - Поп моралист. Скотина беловоротничковая. Козел богомольный...
- Меня нет смысла оскорблять, - Гильермо не без труда поднялся, озябшие пальцы закостенели и стучали по палубе, как высохшие деревяшки. - Я служу не людям, а Ему. Людская жестокость может причинить мне боль, но не обидеть. Вы можете ударить меня, избить. Но не можете оскорбить.
- Неужели? - недобро осведомился фюрер.
- Да, - развел непослушными руками Боскэ. - И я просто хотел помочь. Как помог вашему ... стрелку. Максвеллу. Ему было тяжело, но мы поговорили по душам, и ему стало легче. Намного легче.
- Ты исповедовал Рыжего? - не поверил фюрер.
- Нет. Я не мог, ведь он не католик... не был католиком, - грустно поправился Гильермо. - Мы просто поговорили. И ему стало легче.
- Просто поговорили... - повторил Хольг с непонятной, однако вполне определенно недоброй интонацией. - Поговорили, значит.