Хорошо одно – ухо перестало кровоточить.
Мы беспомощны, и отрицать этот факт невозможно.
Единственная наша константа, если не считать нас самих, – вот эта металлическая коробка.
Крохотная лодчонка посредине огромного океана.
Наше убежище.
Наш дом.
Наша тюрьма.
Я осторожно поднимаюсь.
Снимаю толстовку, сворачиваю ее и подсовываю Аманде под голову.
Она ворочается, но не просыпается.
Иду на ощупь к двери, понимая, что не могу позволить себе рисковать и открывать ее. Но я должен знать, что там, снаружи, и клаустрофобия уже действует мне на нервы.
Поворачиваю ручку. Медленно тяну дверцу на себя.
Первое ощущение: запах зеленого леса.
Косые солнечные лучи пробиваются между жмущимися друг к дружке соснами. Неподалеку застыл неподвижно олень, глядя на куб темными, влажными глазами.
Делаю шаг наружу, и олень, сорвавшись с места, бесшумно исчезает между деревьями.
Лес притих.
Над устлавшим землю игольчатым покровом стелется легкий туман.
Я отхожу от куба на несколько шагов и сажусь на согретую утренним солнцем землю, подставив лицо ярким, теплым лучам.
Ветер приносит запах древесного дыма.
Костер?
Печь?
Кто может здесь жить?
Что это за мир?
Слышу шаги.
Оглядываюсь – между деревьями ко мне идет Аманда. Я знаю, что виноват перед ней – из-за меня она едва не погибла в последнем мире. И она здесь не просто из-за меня. Она здесь, потому что спасла меня. Потому что рисковала. Потому что поступила смело и решительно.
Аманда садится рядом и поворачивается лицом к солнцу.
– Как поспал?
– Больно постель жесткая. Теперь вот шея болит. А ты?
– Тоже все ноет.
Лукас наклоняется и рассматривает мое ухо.
– Что? Плохо? – интересуюсь я.
– Нет. Пуля только срезала краешек мочки. Сейчас промою.
Она приносит литровую бутылку воды, которую мы наполнили в футуристическом Чикаго, и я припадаю к горлышку – и пью, пью, пью…
– Ну как ты теперь, лучше? – спрашивает Аманда.
– Только ее и вижу. Как лежит, мертвая, на нашем крыльце. И Чарли в комнате наверху.
– Знаю, это трудно, но задуматься надо о другом – и тебе, и мне. Почему ты привел нас в этот мир?
– Я всего лишь написал, что хочу домой.
– В том-то и дело. Написать-то ты написал, но багаж прихватил с собой старый.
– Что ты имеешь в виду?
– А разве не ясно?
– Нет, не ясно.
– Твой худший страх.
– Это же типичный сценарий глобальной катастрофы, нет?
– Может быть. Но он настолько образцово твой, что мне даже странно, как ты этого не видишь.
– Что значит образцово мой?
– Не просто потерять семью, а лишиться ее из-за болезни. Как было с твоей матерью, которую ты потерял в восемь лет.
Я смотрю на Аманду.