Он наверняка заметил то мокрое пятно на простыне, но сделал вид, что ничего не видит, – это было одним из проявлений его утонченного пренебрежения к подобным вещам. Например, к собственной одежде, которую он мог бросить на пол да так и оставить измятой кучей – ведь потом она неизменно к нему возвращалась, выстиранная, выглаженная и аккуратно повешенная на плечики в гардеробной. Подобные мелкие проблемы следовало незаметно улаживать тем, кому это вменялось в обязанность. И Джейн – в обычное время – была одной из них, бесчисленных представителей той невидимой волшебной армии слуг, которые вполне допускают подобное пренебрежительное отношение к себе. А что, если он и впрямь скажет, чтобы она перед уходом все тут привела в порядок? И тем самым подарит ей возможность дешевенькой мести, ибо она, разумеется, тут же напомнит ему, что она не его служанка?
Но нет. Она же прекрасно видела, как он на нее смотрит – и на нее, и на ту зловещую улику в виде пятна на простыне, и понимала, что у него и в мыслях не было устраивать ей столь унизительную и убогую сцену. Некое совершенно иное равнодушие заставляло его беспечно воспринимать такую мелочь, как мокрое пятно. Так пятно ли следовало удалить из его постели или, может, ее, Джейн, хотя она, разумеется, пятном в его жизни отнюдь не была? Да нет же, он, безусловно, хотел, чтобы она в его постели и оставалась, хотя в некой иной жизни – в некой комической истории для простолюдинов – она вполне могла бы сейчас уже скатываться по лестнице вниз, на ходу оправляя платье. Но сейчас его главным желанием было до самого своего ухода видеть ее в своей постели, обнаженную и, возможно – кто знает? – недвижимо заполняющую собой всю его спальню, чтобы там навсегда остался ее образ, чтобы он был выжжен в его памяти, точно клеймо, даже когда он встретится… с этой своей «прекрасной вазой».
И Джейн продолжала лежать, понимая, что делает самую правильную, самую прекрасную вещь в мире. Но понимала она и то, что, продолжая лежать вот так, утрачивает все аргументы, все способы как-то остановить его, заставить не уходить. А уходить он все-таки явно собирался. Но по какой-то причине – она представления не имела, по какой именно, – хотел, чтобы она, сверкая и ослепляя его своей наготой, лежала там и смотрела, как он деловито одевается, как вновь напяливает на себя ту жизнь, которая, собственно, и была его жизнью.
Но почему все-таки он так медлил?
Теперь его комната буквально залита теплым солнечным светом, совершенно не соответствующим марту. Минутная стрелка на его наручных часах, должно быть, подбиралась к часу или даже показывала начало второго. И темная тень от стержня на циферблате солнечных часов в саду Бичвуда, где Джейн могла бы сейчас сидеть с книжкой на коленях, неумолимо движется все дальше по кругу. Маленькие часы, стоявшие у Пола на туалетном столике, ей были не видны – часы с обеих сторон охраняли его братья, загораживая их от нее.