Наконец Углян привез свою мать-волхвиту. Это была высокая, худая, сухопарая женщина, однако из-под морщин еще проглядывали остатки давней красоты, и по-прежнему на увядшем бледном лице выделялись угольно-черные брови. Отстраненного вида, будто ничто на белом свете ее уже не волновало, держалась она просто, говорила мало.
Суровец проводил ее к пню, оставшемуся от березы, на котором сделал когда-то затес со своим родовым знаком. Углянка походила вокруг, потом знаком велела подать курицу и взялась за нож на поясе. Положив хлопающую крыльями птицу на пень, Углянка ловко отрезала ей голову, обрызгала кровью землю вокруг, закрыла глаза и принялась бормотать. Народ к тому времени уже отодвинулся подальше, так, чтобы только видеть происходящее: никому не хотелось оказаться рядом, когда на запах свежей крови слетятся призываемые духи.
Не открывая глаз, Углянка разговаривала с кем-то, умолкала, слушая ответы, слегка кланялась, словно упрашивая, хмурилась, спорила, убеждала… Потом сделала знак, отсылающий неведомых собеседников и затворяющий за ними дверь Нави. Потом подняла веки, но так и осталась сидеть на поваленном бревне, опираясь подбородком о сложенные ладони и в задумчивости глядя куда-то в полупрозрачную зелень весеннего леса.
– Ну, что там? – Суровец первым решился приблизиться.
За ним шел Красинег, отставая на пару шагов, все с тем же топором в руке.
– Пришли ко мне духи берез, но говорить не захотели. – Не глядя на мужчин, Углянка качнула головой. – Сказали… они мертвы, а у меня нет власти с мертвых ответа спрашивать.
– У кого же есть? – воскликнул Красинег.
– Спросила я об этом, и сказали мне духи берез: есть здесь человек посильнее меня, и ему дана власть с мертвыми говорить. Только перед ним и позволено им ответ держать.
– Посильнее? – Оба старейшины в недоумении переглянулись. – Это кто же?
Жертвы за свои роды и волости приносили они сами, а иных волхвов, кроме Угляны, тут не водилось со времен давно сгинувшего Паморока.
– Недавно этот человек появился.
– Недавно? Кто таков?
– Я не знаю. Не открыли мне имени его духи берез. Обещали только, что сам скажется, как время придет.
– Но мы столько ждать не можем! – бросил Суровец, раздосадованный тем, что средство, на которое так надеялись, почти ничего не дало. – Нам без этого хлеба жить нечем будет, детей кормить.
– Моим тоже хлеб нужен, – хмурясь, отозвался Красинег. – Коли так, давай старейшин собирать, послушаем, что люди скажут.
– И без того на днях соберутся, Ярила Молодой уже на пороге.
– Вот пусть и рассудят нас с тобой. От пней толку мало, может, поумнее кто найдется.