И едва первые капли упали на лицо с золотой бородой, как дрогнули опущенные веки, шевельнулись пламенно-золотые брови. Младина брызгала еще и еще, и где-то вдали раскатился гром, с каждым разом все ближе. В третий раз послышался такой треск, словно молния ударила прямо в крышу Ладиного дома.
Перун открыл глаза.
Младина вскрикнула от радости, не успев даже подумать, что ей, с ее нынешним старческим безобразием, стоило бы прятаться от сияющего взора молодого Перуна. Но едва она успела коснуться его взгляда своим, как из его очей хлынул такой сноп света, что померкло сияние этого дома, и она закрыла лицо руками, не в силах этого выносить.
– Лада моя… – услышала она, а потом горячие руки взяли ее ладони, отвели от лица.
Мягкие волосы задели ее лоб, губ коснулся поцелуй.
Жидкий солнечный свет хлынул по ее жилам; кожа вспыхнула, будто лед реки под напором пробудившихся струй. Казалось, ее омывают потоки пламени, смывая прочь все темное, старое, отжившее. Как она изгоняла с лица земли все, чему вышел срок, освобождая место для нового, так поцелуй Перуна сжег все ветхое в ней самой, сотворяя из старой Марены юную Ладу. Она ощущала, как все прежнее отваливается с ее тела, с ее существа, растворяется в этом огне и белым пеплом уносится в бездну, оставляя лишь чистоту и юность – кожу нежную, как свежий лепесток, белую, как облака, кровь горячую, как солнце. Ибо ничего старого и ветхого нет там, где пробужден Перун.
* * *
Свет схлынул. На смену пришла темнота. Поначалу казалось, что просто в глазах потемнело. Все было тихо, и через несколько мгновений Младина осмелилась приоткрыть глаза и даже опустить руки от лица.
Она была в какой-то почти темной избе, освещенной единственной лучиной. Рядом стояли какие-то безмолвные фигуры, одна сидела на полу. Рядом с Младиной кто-то лежал; вот он шевельнулся, и человек на полу изумленно вскрикнул.
Младина глубоко вздохнула, ощущая, как расправилась грудь, скинувшая груз тяжких лет. Взглянула на свои руки – они вновь стали гладкими, молодыми. Коснулась щеки – щека тоже была гладкая, нежная, без прежних морщин и дряблости. Схватилась за косу – та легла в ладонь прежней увесистой змеей, шелковистой и упругой.
Одновременно она взглянула на лежанку. Кто-то там сел, тоже закрыв лицо руками; на руки упали волосы, и в этом ей почудилось что-то знакомое.
– Это сколько же я спал…
Она вцепилась в его руки и отвела их от лица. Ее взгляд встретился со взглядом Хортеслава.
– Ох, это ты! – Хмурясь от головной боли, он взял ее руки в свои. – Ты здесь! А как же гора? Мне сказали, сейчас никак нельзя… Лада моя!