Старик Чжан с женой подошли к помосту, взглянули на мешки, кликнули служивого из Охранных. Указали ему на мешок в середине:
— Поставь-ка эту на ноги, поглядим.
Командир ответил:
— Не выйдет, мешок маленький, разве не видно? — И заметив, что жена начальника приготовилась спорить, вставил: — Нечего ловчить, хотите, поди, посмотреть, какого она роста? Так вот, скажу вам как на духу: до очага с котлом дотянется, кастрюли мыть росту хватит! Все япошки — карлики-вако. А карлики они потому, что бабы у них карлицы!
Толпа расхохоталась.
По небу вновь закружился снег.
Жена начальника Чжана шепнула что-то сыну, тот отвернулся. Паренек в толпе, знакомый Эрхая, крикнул: «Друг, у тебя-то уже есть жена! Оставь нам немного!»
Тот даже не моргнул в ответ. Эрхай умел держать себя в руках, и когда чьи- то слова приходились ему не по душе, он будто их и не слышал. Но если как следует рассердить младшего Чжана, он становился брыкливым, точно осел. У Эрхая были верблюжьи глаза, глядевшие на все вокруг из-под полуприкрытых век, а когда он изредка заговаривал, то едва шевелил губами. Эрхай прошел к родителям, поводя широкими плечами, процедил сквозь зубы:
— Берите, чтоб мешок был получше, потом в него зерна насыплем.
Начальник Чжан все-таки взял тот куль из середины; командир
Охранных заладил, дескать, открывать мешок при всех не разрешается, хотите осмотреть товар — делайте это дома. Если народ увидит япошку в мешке — красивая она или страшная — это всю торговлю перебьет.
— За семь даянов скажите спасибо, что не хромая и не слепая, — приговаривал командир, пересчитывая серебро начальника Чжана.
Народ подвинулся, расчистив широкий проход; все глядели, как старик Чжан с Эрхаем вешают мешок на шест, берут каждый за свой конец и легким шагом уходят.
Почин старика Чжана тут же подхватили, они с Эрхаем не успели бросить покупку на телегу, как у Охранных взяли еще два мешка. А когда мул докатил их повозку до дома, всех япошек уже разобрали. Никто больше не зубоскалил и не молол вздор: семья Чжан пришла сюда за честной сделкой, а не шутки шутить.
Телега ждала у почтовой станции напротив начальной школы, мул к тому времени был сыт и напоен. Уложили мешок; он совсем не шевелился, но там точно был кто-то живой. Чтобы не загнать мула, Эрхай посадил мать с отцом на телегу, к мешку, а сам пошел рядом, погоняя. Снег повалил гуще, и снежинки стали тяжелее, словно какая-то сила тащила их на землю. От школы до станции было три ли, и добрая часть пути тянулась вдоль Чжана.
Лысые поля на глазах густо белели; так повозка с семьей Чжан ползла сквозь снегопад в ноябре 1945 года. Потом люди говорили, что первый снег в том году выпал поздно, зато снегопад был лютый. Люди хорошо запомнили тот год и в рассказах детям каждую мелочь превращали в предвестие, в знак того, что японские гады сдадутся. В знак того, что гады сбегут, бросив толпу горемычных, сиротливых гадин с гаденышами. Даже Чжанам казалось, что эта дорога им что-то пророчит — снег вдруг в один миг скрыл под собой колею. По правде, метель сослужила службу девушкам в мешках: духу не хватало смотреть, как кули на помосте покрывает снег, и люди торопливо все раскупили. Даже та, что сидела в мешке старика Чжана, почувствовала, как свирепа метель и тяжела дорога. Она пока не знала, что отцы здешних жителей так и приехали в Маньчжурию из-за Великой стены — на телеге, запряженной мулом. В те времена кто не мог свести концы с концами — шел на север. Так и родители гадины в мешке: не сумели себя прокормить — отправились на запад, перешли границу и заняли земли, вспаханные отцами местных крестьян. Эти земли звались Гуаньдун или Маньчжурия, они и стали узенькой дорожкой, на которой встретились два врага.