— Ш-ш-ш, — сказал Палатазин, промокая крошечные жемчужные испарины, выступившие у нее на лбу. — Ты ошиблась, мама. Там никого не было. Ты все это всего лишь вообразила.
Он вспомнил тот вечер, о котором она говорила, когда она бросила сумку с продуктами и крича убежала домой. После этого она уже никогда не выходила из дому.
— Теперь они ничего не могут нам сделать, мама. Мы слишком далеко от них. Они никогда нас не найдут.
— Нет! — сказала она, глаза ее расширились. Лицо ее стало бледным, почти белым, как китайский фарфор, ногти впились в руку Палатазина, оставляя следы в виде полумесяцев. — Не надейся на это! Если ты не будешь постоянно помнить о них, следить за их следами… Всегда!.. Тогда они подкараулят тебя и найдут! Они всегда здесь, Андре… Ты просто их не можешь видеть…
— Почему бы тебе не постараться уснуть, мама? Я посижу здесь немного, пока мне не нужно будет уходить, хорошо?
— Уходить? — сказала она, неожиданно встревожившись. — Уходить? Куда ты идешь?
— Домой. Мне нужно идти домой. Меня ждет Джо.
— Джо? — Она с подозрением посмотрела на него. — Кто это?
— Моя жена, мама. Ты знаешь Джо, она приходила со мной вчера вечером.
— О, перестань! Ты всего лишь маленький мальчик. Даже в Калифорнии они не разрешают маленьким мальчикам жениться! Ты принес молоко, о котором я тебя просила, когда возвращался из школы?
Он кивнул, стараясь улыбнуться.
— Я его принес.
— Это хорошо.
После этого она опустилась обратно на подушку и закрыла глаза. Еще секунду спустя рука ее, сжимавшая руку Палатазина, ослабла, и он смог осторожно освободиться. Он сидел и долго смотрел на мать. Она так изменилась, но все же в ней было еще что-то от той женщины, которая сидела в маленьком домике в селе Крайек и вязала свитер для сына. Когда он очень тихо встал, чтобы выйти, глаза матери снова открылись, и на этот раз они прожгли его до самой души.
— Я не оставлю тебя, Андре, — прошептала она. — Я не оставлю моего мальчика одного. — После чего она уже по-настоящему заснула, приоткрыв рот. Дыхание с шелестом вырывалось из ее легких. В комнате пахло чем-то, похожим на увядающую сирень.
Палатазин выскользнул из комнаты, и доктор по имени Вакарелла позвонил ему в начале седьмого на следующее утро.
«Бог мой! — подумал вдруг Палатазин, взглянув на часы. — Дома меня ждет Джоанна!» Он завел машину, бросил последний взгляд на верхние окна старого здании — теперь пустые, ловящие осколками стекол отблески света в каком-то еще не погасшем окне, и повел машину к Ромейн-стрит. Когда через два квартала он остановился у светофора, ему послышалось, что где-то завывают собаки странным гармоничным хором. Но когда зажегся зеленый и он поехал дальше, то уже больше их не слышал, а быть может, просто боялся слушать? Мысли о происшествии на Голливудском мемориальном кладбище навалились слишком быстро, чтобы он успел их отсечь. Рука его, сжимавшая руль, стала влажной от испарины.