— Что ты, пес шелудивый, мельтешишь перед глазами! — прохрипел старец и пихнул официанта ногой в живот.
Тот потерял равновесие и, падая, нечаянно смахнул со стола бутылки с портвейном. Одна посудина, описав дугу, полетела вниз. Хлопок и звон разбитого стекла вызвал под антресолями шум и возмущение.
— Господа! — вскричал снизу жандармский офицер, белоснежный китель которого был забрызган вином. — Я требую виновного немедленно дать объяснение сего хамского поступка и ответствовать!
Но никто объяснения жандарму давать не собирался, а тем более «ответствовать». И тот, задрав аккуратную бороду кверху, тщетно ждал извинений от старца. Распутин лишь презрительно глянул вниз и вяло махнул рукой: дескать, не зуди, как комар, в ухо, сгинь.
Офицер, не удовлетворенный жестом Распутина, повторил свое требование.
Тут нашлись люди, которые желали стукнуть их лбами, подзуживая жандарма. А сидевший у зеркальной стены мужчина во фраке громко произнес в притихшем зале:
— Быдло же не умеет извиняться, тем более конокрад Распутин!
Распутин побагровел, белки глаз налились сероватой желчью. Он встал и злобно обвел взглядом весь зал:
— Хто это прохрюкал?! Ты, свиное рыло?! — И, схватив непочатую бутылку, швырнул ее в мужчину во фраке. Бутылка угодила в громадное, от пола до потолка, зеркало, которое низверглось на пол серебристым потоком, издавая неравномерный звон.
Женский визг, крики заметались по залу испуганными птицами.
Гришка распалялся пуще:
— Ты! Харя-задница! — он схватил большую тарелку с салатом и накрыл ею жандармского офицера. — Цыть отсель, таракан!
«Святой старец» хватал со стола все, что попадало под руку, и метал сверху в зал, который, как растревоженный улей, пришел весь в движение и готов был больно ужалить Гришку.
— Григорий Ефимыч! Григорий Ефимыч! Ни к чему это! Не надо! — робко увещевали его дружки. — Ведь эта злобная орда и сейчас сюда прискочит.
Снизу в адрес «святого старца» понеслись разные оскорбительные выражения. Гришка, не долго думая, снял штаны и начал справлять нужду прямо на толпу.
Визг, хохот, крики, оскорбления, угрозы витали по залу. «Святой старец», заметив, что один из офицеров вытащил из кобуры револьвер, погрозил тому пальцем, не прерывая своего постыдного акта:
— Не замай! Бес окаянный! Я ж святой! А это — божья роса, а не моча. Каженный из вас должен окропитца, как в божьем храме.
На удивление всем, офицер послушно убрал оружие и стал смотреть как завороженный на «старца». Но «окропляться», а тем более «причащаться» добровольно никто не стал. А те, кого «святой старец» успел «окропить», понюхав свою одежду, поспешили замывать платья. И пока Распутин справлял свою естественную нужду в неестественных условиях, он громко, будто горластый поп с высокого амвона, читал молитву.