И вообще, если засилье немцев в России во времена царицы Анны Иоанновны было открытым, то в начале двадцатого века вплоть до свержения царя вместе с его женой-немкой засилье немцев в стране было тайным, но, пожалуй, не менее мощным, чем в восемнадцатом веке. Сам царский двор раздал множество придворных чинов — камер-юнкеров, камергеров, гофмаршала — выходцам из Германии. Много немцев занимало высшие должности в государственном аппарате и армии. Разоблачение немецких шпионов каралось строго. За то, что, к примеру, военная контрразведка Петрограда разоблачила двух германских агентов, камер-юнкеров Брюмера и Вульфа, пострадали преданные Отечеству и царю честные русские генералы. По очередной жалобе министра двора графа Фредерикса об этом «незаконном» аресте царь приказал начать расследование. Это «расследование» обернулось против тех, кто их разоблачил. Генерал М. Д. Бонч-Бруевич[3], ведавший Петроградской военной контрразведкой, был отстранен от должности в феврале 1916 года. Сняли с поста и главнокомандующего Северным флотом генерала Плеве за то, что не прекратил дело Брюмера и Вульфа. И он не пережил этого, умер от сердечного удара.
Подобный остракизм ждал любого офицера или генерала за преследование немецких агентов на российской земле. Поэтому двор во главе с императрицей и ее земляком — министром двора Фредериксом нарочно раздували кадило борьбы со «шпиономанией», которой якобы болеют многие генералы и офицеры русской армии. Не случайно, что карьеристы от генералитета при назначении на командные должности связывали руки армейской контрразведке. Небезызвестный своей бездарностью генерал Куропаткин, «герой» русско-японской войны 1904 года, возглавив в девятьсот шестнадцатом году командование Северным фронтом, начал свою деятельность на этом посту с ликвидации контрразведывательной службы во вверенных ему войсках. То был шаг в угоду императрице и всей немецкой колонии, оккупировавшей без войны, без сражения столицу Российской империи, которые то и дело заклинивали руль государственного корабля, сбивая его на курс непроходимых скалистых фиордов. Подобным образом вели себя и чиновники рангов поменьше — как в самой Северной Пальмире, так и в глухих уголках империи.
«И все-таки является ли Казимаков кадровым германским агентом? — беспокойно кружила мысль у Измайлова. — Если да, то не он ли резидент германской разведки в Поволжье?» Чекист извлек из архивов губернского жандармского управления одну любопытную бумагу: донос негласного осведомителя жандармерии некоего Рудевича по кличке Тьфу, который сообщал, что Семен Перинов в новогоднюю ночь с 1916 на 1917 год в одном из подпольных бардаков Казани расплачивался со своей подружкой иностранной валютой. И вообще вел себя как иностранец. А ротмистр Казимаков почему-то не прореагировал на это сообщение. А из допроса Перинова (Двойника) выходило, что он этого Казимакова и знать не знал. Может, ротмистр Казимаков искал все-таки Перинова, но не нашел. Нет, вряд ли. Тогда бы он знал Двойника в лицо, ну хотя бы его приметы, и не спутал бы его с кем-то другим на Воскресенской (Измайлов все больше склонялся, что жандармский ротмистр непосредственно причастен к убийству на Воскресенской). А коль так — будет ли сам резидент Черная вдова рисковать своей драгоценной головой? Вряд ли! Ведь люди-то у него есть. Черная вдова обязан хорошо знать в лицо всех своих агентов. И Двойник — не исключение. Он их всех просмотрел инкогнито. В этом чекист был уверен. Иначе какой он, к шайтану, резидент, да еще очень опытный?! А отсюда напрашивается вывод: сам резидент не был на месте убийства, иначе бы он не спутал свою жертву с посторонним человеком. Стало быть, Казимаков — не резидент Черная вдова!