Я не узнал её. Эта серая кожа, это потерявшееся под простыней застывшее навсегда тело, запавшие глаза, на неожиданно худом и каком-то чужом лице…
А он смотрел на неё, как на божество. Сухие глаза лихорадочно блестели. Он буквально ласкал её, со щемящей нежностью скользя рукой по лицу, шее, перебирая потускневшие пряди волос.
Мне стало страшно. Он не пророни ни слезинки, но при этом что-то бессвязно шептал. Называл её самой красивой, самой любимой, самой желанной…
Работник морга, наблюдавший эту сцену, скривил губы и отвернулся.
Из неприветливого помещения подвала больницы мне пришлось уводить его почти силой.
Это были шикарные похороны. Его родители настолько откровенно пытались откупиться от угрызений совести, что мне было противно, до тошноты. Все то, что его мать и отец пожалели при жизни, они вложили в уже ненужное действо.
Какая теперь ей разница, в обычном гробу она лежит, или нет? Их сыну точно не будет легче оттого, что на ее последнее пристанище потрачено больше денег, чем он смог заработать для нее, когда она была еще живой. А огромное количество цветов? Они ведь уже не вернут румянец на бледные щеки и не заставят радостно блестеть глаза… Скорее напомнят живому, о том, что при жизни она слишком мало видела их от него.
Он молча стоял рядом с гробом, одним на двоих. Для нее и их дочери. Маленький сверток из нежных воздушных кружев на ее груди, личико прикрыто углом пеленки…
Его глаза опять были сухими. Только побелевшие от судорожного усилия пальцы, которыми он держал ее за ледяную безжизненную руку…
Он запретил прощальные речи. Разрешил только священника, потому что она верила в Бога. Священник был для неё. А все остальное было для других. Он видел всю фальшь происходящего, остро чувствовал её. И, едва в землю опустили красивый богатый гроб, он развернулся и ушел.
На пышных поминках его не было.
Первое время он часто бывал на кладбище. Слишком часто. Однажды я поехал туда за ним по просьбе его отца.
Именно тогда я увидел его слезы. Первый раз в жизни. Он стоял на коленях у могилы. Меня он не увидел, шагов не услышал. Зато я слышал его шепот.
“Прости… Никогда, ты слышишь… Никогда я не ненавидел тебя. Я любил и люблю… Тебя и нашу девочку… Я ненавидел только себя. За то, что не дал тебе того, что был должен. За то, что не смог быть сильным. Ты была смыслом моей жизни, родная…”
Я ненавидел его. За то, что случилось. За то, что ее больше нет.
Но, услышав эти слова, я понял, что всегда буду рядом с ним. И не только в память о ней, нет. Потому, что он действительно по-настоящему сильно любил. И пусть его вина несомненна, никто не накажет его сильнее, чем собственная совесть.