– Как же нам быть? – вдруг разволновался, расчувствовался Чернов. – Всё это из-за меня, из-за моей глупой, бараньей башки! Надо же было такому случиться! Никогда не прощу себя! Как глупо! Очень стыдно мне!
– Ладно, перестань себя ругать. Что было, то уже прошло. Надо о будущем думать. Слушай, Саша, вот какая мыслишка пришла мне в голову, пока я разговаривал с тобой: как бы расположить Туркова на откровенность?
Чернов приостановился и удивлённо взглянул на меня.
– Зачем это тебе, Рудольф Васильевич?
– Знаешь, Саша, почему-то я уверен, а может, моя интуиция подсказывает, что Турков не может не знать, куда эти азербайджанцы ушли. Вот не верю и всё! Вместе договаривались бежать, разбирали стену вместе, вместе бежали, за все эти дни были вместе, они крепко сдружились. Всё это говорит о том, что они делились с секретами. Турков знает, но как к нему подступиться? Как его разговорить? Как его расположить? До сих пор передо мной стоят его глаза: злые, гневные, ненавистные. Не только глаза, весь его вид пропитан ненавистью и злостью. Со мной он разговаривать не станет. Если даже будет отвечать на вопросы, то вряд ли выдаст секреты. Его уж точно за пачку сигарет или за пачку чая не купишь. Нужен какой-то другой подход. Найти или узнать его слабинку. Ты, Саша, своих людей лучше знаешь и Туркова знаешь. Подумай хорошенько, что можно сделать?
Мы прошли метров сто молча. Чернов усиленно думал, а я любовался вечерней природой и закатом. Огромный, огненный диск солнца нижним краем касался горизонта. Ещё пройдёт немного времени, и он скроется. Тихо было вокруг…
* * *
– Кажется, я знаю, что делать, Рудольф Васильевич, – неожиданно в вечерней тишине раздался радостный, слегка возбуждённый голос Чернова, и я весь тут же превратился в слух, отключив своё любование природой.
– Мать! Вот кто нам, может, помочь! – уверенный голос Саши взбодрил и вдохновил меня.
– Ну-ка, ну-ка, рассказывай? – поспешил задать вопрос.
– Турков единственный сын у неё. Она души не чает в нём. Безумно, слепо, даже уж слишком безумно, любит его. Я думаю, она на всё готова ради любимого сына. Она, когда Егора арестовали, днями пропадала в прокуратуре, носила передачки каждый день по полной сумке. Всеми путями пыталась освободить его. На всё она шла. Рудольф Васильевич, давайте рискнём. Авось сработает! Мы ведь ничего не теряем. Как говорят, попытка не пытка. Согласен?
Я с большим интересом и вниманием выслушал Чернова и произнёс:
– Что ж, в твоём предложении есть рациональное зерно. Действительно, что мы теряем? Практически ничего! В данной ситуации лучшего варианта, пожалуй, у нас нет. Ты сказал, Саша, что мать безумно любит сына, и что она готова жертвовать ради него всем?