В рытвинах и вымоинах телеги прыгали, и раненые начинали громко стонать. Тогда их снимали и несли на носилках, пока обоз выбирался из ухабов.
Подводы давно уже шли без дороги, прокладывая в лесу новую партизанскую тропу. На передней телеге ехал Евсеич. Теперь лесник был конюхом в отряде. Он вел за собой весь обоз в лесную глухомань.
Санька ехал в середине обоза. Ему Шульга тоже дал подводу с двумя ранеными. Лошадь Саньке попалась с норовом, перед каждой калужиной останавливалась, всхрапывала. И он то и дело взмахивал хворостиной над ее сивой спиной.
Раненые в телеге разговаривали — негромко, вполголоса. Они оба лежали поперек телеги, перевесив ноги через грядушку. Тот, у которого была забинтована голова, молчал, лишь изредка тихо ойкал, когда встряхивало телегу. Вел рассказ второй, что нянчил забинтованную руку.
— …Под Ржевом оглушило, говорю… Рядом разорвался снаряд. Очнулся, когда немцы приволокли в свою траншею. Однако очухался я после контузии быстро. Ночью в деревушку отвели. Собралось нас, военнопленных, там тысячи две. Увезли в Могилев, а оттуда попал я на Друть. Пригнали нашу группу лес заготавливать для моста. Тут я и решил бежать. Стал подыскивать себе товарищей. Приглядываюсь к людям, ищу, на кого можно положиться… Подобрал группу, пять человек. Парни отчаянные — хоть в огонь, хоть в воду. Приготовились. Ждем случая. И вот третьего дня…
Санька прислушивается. Знакомый голос… Где он слыхал такой — с хрипотцой, с певучей заминкой? Оглянулся — лежит на сене красноармеец. Лица не видно. Только глаза в темноте посверкивают…
— …Погнали нас утром два конвоира в лес бревна таскать… — гудит голос красноармейца. — Там я изловчился, оглушил одного поленом. Второй — бежать… Пуля догнала… А тут третий вывернулся из лесу навстречу. Мы и его кокнули. Забрали оружие и — за Друть, к партизанам. В этой схватке и ранил меня один гад — тот, третий конвоир. А мои хлопцы целехоньки остались. Воюют в отряде…
Обоз пробирался теперь вдоль болота по сухой гриве. Уже часа полтора слева мерцали звезды в широких вадьях. Пахло тиной, мокрым корьем, болотной гнилью. Справа, с холма, надвигалась на обоз колючей стеной еловая чащоба. Иногда одинокие старухи-ели выходили из чащи на тропу, растопырив корявые руки, и тогда все подводы объезжали их, прижимаясь к дремучей хляби.
Далеко позади, откуда ушел партизанский обоз, как гигантский красный гриб, стояло над лесом зарево. А вон и еще лижут небо багровые языки. Видно, немцы прорвались за Друть и жгут лесные селения. Там, приглушенные расстоянием, без передышки клюют тишину пушки. Еле слыхать. Значит, подводы прошли за ночь немало верст.