– Глупости. Я, видно, слишком вчера устала. Может, сказала вам что-то лишнее… Ну да Дунька уверяет, что в моём положении это даже деревенским бабам позволительно. Лучше вы меня простите. – Настя улыбнулась, протянула мужу руку. Никита бережно поцеловал её. Чувствуя, что надо бы сказать что-то ещё, нахмурился, подбирая слова, но Настя не стала ждать. Осторожно освободила пальцы и быстрым шагом вышла из столовой.
За окном смерклось: туча обложила всю усадьбу. Ветер рванул полотняную занавеску, стукнул ставнем, и в столовой стало совсем темно. Бледный сполох молнии с глухим ворчанием озарил сад. Тревожно зашумели кусты сирени, мелко затрепетал плющ на стене. В задумчивости Никита доел остывшие щи, отложил ложку, подошёл к окну. Там уже ударили в пыль первые тяжкие капли. Порыв ветра сорвал с забора половик, швырнул его в крапиву. Придерживая ставень, Закатов наблюдал за тем, как бесстрашная Дунька, перекрикивая ругательствами ветер, лезет за половиком в жгучие заросли.
У Никиты сильно болела голова от жары и усталости, а целый день, проведённый у Агариных, только вконец испортил настроение. Никакой радости от сделанного он не чувствовал. На душе по-прежнему было тяжело.
«Прежде ты ей не лгал… А сейчас зачем понадобилось? Что это вдруг пришло в голову? «Я люблю тебя»… Можно ли шутить такими словами? И правильно Настя тебя осадила! Когда человек говорит такие вещи и врёт – противно вдвойне, а она ведь вовсе не глупа… Но ведь… Что ещё-то можно было сказать?! Нужно же говорить беременным женщинам приятные вещи… Деда вот ей этого купил, Настя довольна… чего ж ещё?»
Мысли были торопливые, мелкие, трусоватые и бессмысленные. В конце концов Закатов выругался по-солдатски, захлопнул ставень и под нарастающий стук капель по крыше отправился спать.
– Дедушка, родненький, счастье-то какое… – бормотала Василиса, суетливо смахивая слёзы. – Посмотри, у меня тут, в сараюшке, и чисто, и сухо, и не сквозит ниоткуда… Как в раю будем жить! А захолодает – в людскую переберёмся… Там печь большая, тёплая, с полатями… Господи, глазам своим не верю, что ты здесь, со мною! И навсегда теперь! Благослови Бог барыню! Святая она, воистину святая, ей за это воздастся…
Евсеич ничего не говорил. Он смирно сидел на застеленном половиками топчане, смотрел на плачущую внучку, улыбался беззубым ртом. По крыше сарая шуршал дождь. Внутри сильно пахло сушёным донником, пучками развешанным по стенам. В углу монотонно жужжала залетевшая со двора пчела. Василиса рывком распахнула дверь, выпустила пчелу – и застыла на пороге, глядя на мечущийся под грозой сад. Несколько капель ударило в её лицо, на котором застыла растерянная, недоверчивая улыбка.