Услышав о том, что брат остаётся, Ефим даже почувствовал облегчение. Он представить себе не мог, что скажет Антипу, когда придёт время бежать и тот спросит: «Куда подхватился?» Ефим до последнего колебался: не позвать ли его с собой. Но он понимал: ватажничать на Волгу брат не пойдёт, хоть его за ноги подвесь. И молчал.
Неожиданно перед самой отправкой партии Антип подошёл к нему сам.
– Стало быть, на всё лето? – спокойно, словно не было этого трёхмесячного каменного молчания между ними, спросил он.
Ефим растерялся:
– Стало быть, так.
– Хм… До Устиньи проститься не дойдёшь?
– К чему? – с вызовом спросил Ефим. – Помешаю, поди… Занятая она у меня баба.
– Она-то занятая… А ты дурак.
– Ништо. Ты зато умный за двоих. – Ефим снова начал злиться. – Ты зачем рот открыл? Учить меня опять взялся? Так не стоило и труд принимать! Молчи дальше, оно мне спокойнее!
– Лучше бы тебе Берёза молчал, – невозмутимо заметил на это брат. – Ты его там, на карьере-то, поменьше слушай. А то, я смотрю, прямо в рот ему глядишь.
Ефим даже не сразу нашёлся что ответить. Ему и в голову не приходило, что брат знает о его осторожных разговорах с атаманом.
– Тебя спросить позабыл, тетеря! – тем не менее огрызнулся он.
Антип молча взглянул в лицо брата спокойными серыми глазами. Коротко сказал: «Ну, добро…» – и отошёл. Ефиму смертельно хотелось окликнуть его, но он сдержался. Больше они не разговаривали. А наутро партия каторжан под солдатским конвоем вышла с завода в тайгу.
Шли целый день и только к вечеру добрались до изломанного края глиняного обрыва, поросшего молодым сосняком. Большая, почернелая от дождей и времени изба была цела. Но внутри оказалось сыро и промозгло, поэтому первым делом набрали смольняка и затопили. Старая печь сразу отчаянно зачадила, наполнив всю избу вонючим дымом. «В трубе кирпичи обвалились…» – приуныли мужики. Но Ефим забрался на крышу и под общий смех вытащил из трубы прошлогоднее сорочье гнездо. Дым сразу же потянулся куда надо, избу проветрили, нарезали молодого лапника для постелей. Со смехом и шутками принялись варить кашу на костерке у крыльца. Вечер был сыроватый, но тёплый. Тайга, начинавшаяся в двух шагах от порога, уже стояла сплошь зелёная, в ней вовсю перекликались птицы. Когда стемнело, со стороны недалёкого болота послышался страшный утробный рёв.
– Крещёные, кто это?.. – испугался Осяня, никогда в жизни не бывавший в лесу. – Что за зверюга такая бродит? Не медведь ли?
– Выпь это, птица, – нехотя отозвался Ефим, который уже залёг на охапку лапника в дальнем углу. – Завсегда так кричит.