– И господь с вами, барин, уймитесь скакать-то… Как бы хуже не вышло… – пробормотала Устинья, чувствуя, как давят горло подкатившие слёзы. – Нельзя вам сразу так-то…
– Урус баба маладэц! – одобрительно заметил со своей лошади Хасбулат.
– Без тебя, нечисть, знаю! Ты куда барина верхи посадил?! Без спросу, без дозволенья…
– Не ругай его, это папа разрешил! Он видел, что я… Что мне уже можно и что я хочу! Ты ведь занята эти дни, вторую неделю не приходишь! А я уже давно не лежу! И да, я пью твоё лекарство! И весь овёс с подоконника сжевал! Не хуже жеребёнка! И – видишь, видишь! Видишь!!!
– Однако, Устя, ты была во всём права, – негромко заметил вышедший на крыльцо Иверзнев. – И я снимаю перед тобой шапку. Впервые вижу, чтобы так точно был поставлен диагноз и так верно назначено лечение. Ты со своим овсом, который надо жевать среди зимы, попала в самую точку, и… Хасбулат, куда же ты, дьявол, глядишь?! Догоняй!
А Алёша, вскочив на спину каурки, уже выносился со двора. Радостный крик: «Мы на завод, к папеньке!» – донёсся до Устиньи уже через забор. Черкес, гортанно, по-орлиному клекотнув, пустил свою лошадь вдогонку, и вскоре о всадниках напоминал только столб пыли в конце улицы.
– Глупости, Михайла Николаич… – Устинья, прислонившись к столбу крыльца и слабо улыбаясь, вытирала краем передника слёзы. – Кабы у нас таковых Прохоровых на селе не было – ни в жизнь бы я не додумалась, что с дитём делается! Да ещё кабы у меня того корешка не оказалось… Ведь и впрямь – золотой оказался! Только я одного боюсь – как бы всё назад не вернулось, когда корешок-то у меня кончится! И так меньше половины осталось! Да ещё самый большой-то на Яшку извела!
– Думаю, рецидива не будет, – подумав, медленно сказал Иверзнев. – Ты оказалась, опять же, права – у болезни мальчика были нервные корни. Я, дурак, даже не подумал об этом. Да ещё эти твои сказки по вечерам… Вообще, я думаю, стоит ввести такую методику – вылечивание нервной системы путём рассказывания интересных историй! Действует и на старых каторжан, и на маленьких мальчиков! Ты обратила внимание, какая тишина теперь по вечерам в лазарете? Всего две драки и одна поножовщина за целый месяц! Да здесь такого со времён Акинфия Демидова, верно, не было!
– Вот вам смехи всё!
– Я и не думаю смеяться, Устя. Ты чудо, – просто сказал Михаил, и, как всегда, Устинья смешалась под взглядом этих чёрных внимательных глаз. Пробормотав: «Горшок-то, вот ведь дура, без пригляду бросила…» – она шагнула было в сени, но Михаил удержал её.
– Ещё минуточку, Устя. Скажи, Ефим… Вы так и не…