Убедившись, что ленка ему не поймать и обещания не выполнить, Митька начал нервничать тоже.
— Коля! На червяка не клюет. Лови кузнеца! — распорядился он. — С грузилом ничего не получается. Давай поплавок…
Когда был пойман кузнечик и привязали поплавок, зачем-то потребовалась рогулька под удилище. Потом помешала ветка черемухи.
К Петьке к Андрюшке, помня давешнюю ссору, Митька теперь не обращался. Зато Коле доставалось без конца. Едва сделав одно, он тут же принимался за другое, потом за третье.
Петька некоторое время смотрел на это молча. Но скоро не выдержал:
— Да пошли ты его к чертям собачьим! — крикнул он другу сверху. — Чего он командует тобой, как нанятым?
— Ну что там! — миролюбиво возразил Коля. — Мы же товарищи. Помогать надо.
— Товарищи! Помогать! — возмутился Петька. — Да какая ж это помощь, если он из тебя прислужника делает, в лакеи пристраивает? Кулачина это. Барин!
Митька, услышав такое, побагровел и напыжился.
— Но-но, ты полегче! За кулачину и в морду дать можно.
Язвительные насмешки, заступничество за Андрюшку и неудача с ленками уже всерьез настроили его против Петьки. В голосе мальчишки слышались злость и угроза, в карих, слегка желтоватых глазах загорелись мстительные огоньки.
Однако окончательно рассорились они позже. Бросая леску то в одну, то в другую сторону, Митька в конце концов зацепил крючком за корягу. Лезть в воду, конечно, не хотелось, и он, не задумываясь, потребовал:
— Колька, ныряй! Запасных крючков нету.
Коля, только что прилегший возле Петьки, замялся. Маленький, худой, он промерз во время купания сильнее всех. Только-только начал согреваться, а тут опять в воду. Петька, конечно, понял, о чем думает мальчишка, и взял его за руку.
— Не ходи! Зацепил — пусть сам и ныряет.
Но Коля, опасаясь новой ссоры, покачал головой и поднялся. Тогда Петька вскочил на ноги.
— Не пущу! У тебя ж зуб на зуб не попадает. Вдруг судорога? Потонуть хочешь, да?
Митька, увидев, что происходит, вспыхнул тоже.
— А-а! Не пустишь? Не пустишь?
В два прыжка взмахнув на обрыв, он сжал кулаки и как петух закружился возле Петьки.
— А откуда ты такой взялся? А кто такой, чтоб распоряжаться?
В груди у Петьки ёкнуло. Белобрысый задира был плотнее и крепче. Но отступать в такую минуту значило струсить. Трусость же в семье Луковкиных считалась позором. Еще давно, когда Петьке было лет пять, отец учил: «Первый никого не обижай, в драку не лезь. Но если обидят, колоти задиру, как сумеешь. Достанется самому — не беда: в другой раз все равно не тронут».
Видимо, так надо было поступить и сейчас. Петька покрепче уперся ногами в землю и, заложив руки за спину, не отступил.