«Не взыщи, великий государь, – скажет он тогда. – Перед тобой у меня большой долг был – служба, а перед Маринкой набольший – любовь. Люблю я ее! Любил… Казни за то мою повинную голову. Сейчас не любовь. Сейчас – смерть!» И сразу стало Федору на душе ясно и спокойно, как давно уже не было. Будто помолодел он на несколько лет кряду.
С такими мыслями и пошел Федор наутро к Марине. Улыбался по пути, словно радость великую для себя открыл. Васька Валуев встретился, изумился, спросил:
– Эй, Федя, чего ты такой веселый ныне? Али в царевом письме нам благодарность, а Маринке послабление вышло?
– Именно, Вася! – слукавил Федор – И благодарность, и послабление всем нам вскорости будут!
Марина сидела на кровати в черном своем польском платье, Аленка ей волосы укладывала. Лицо у Марины было страдальчески напряженное, бледное, как будто она ожидала какой-то страшной вести. Да и Аленка, по-видимому, волновалась – руки у прислужницы дрожали, не слушались, словно она Марину Юрьевну на казнь убирала. Когда Федор вошел, Марина спросила спокойно так, даже холодно, как будто речь шла не о ее собственной судьбе, а о чем-то ненужном и далеком:
– Ты получил приказ из Москвы, Теодор?
– Получил, Марина Юрьевна, – спокойно признался Федор.
– И что делать будешь?
На губах Марины блуждала холодная, едкая насмешка. Она, должно быть, решила, что Федор пришел за ее жизнью, предал ее и свою любовь. Она чуть отстранилась от Аленки, а потом низко опустила голову, обнажив шею. Волна черных волос упала ей на лицо. Так – или почти так – опускают голову на плаху:
– Свершай, что должен, и не дли моих мук!
Аленка, как бы ни была готова ко всему, опешила.
– Да что вы, Марина Юрьевна?! – воскликнула она. – Не тронет вас наш Феденька Зверакович, ни пошто в жизни не тронет!
– Сколько раз говорил я тебе, девица, не замай моего отечества! – полунасмешливо, полусерьезно одернул ее Рожнов. – Его только великий государь выговаривать умел… Ныне же выходит, что в этом его единая слава была! Ты выйди, Алена, поговорить нам с Мариной Юрьевной надобно.
– Нет, не выйду я! – отрезала Алена. – Говори при мне, сотник!
– Выйди, Хелена… – попросила ее Марина. Она вновь подняла голову, и во взгляде ее темных глаз Федору почудилось невиданное доселе выражение – раскаяние или надежда?
Но Аленка заупрямилась и стояла на своем:
– Как не так! Не выйду, и все тут. С места не сойду! Все, что господин сотник имеет моей госпоже сказать, коли это не есть тайны сердечные, пусть говорит при мне!
– Сердечные, сердечные, Аленка! – терпеливо, как маленькой своенравной девочке, объяснил Федор. – Сердечнее не бывает. А дабы помехи нашему сердечному воркованию не было, ты бы, девица, стала за дверью да охальников моих метлой гоняла!