Опять стало мучительно больно и стыдно. Он, водивший своих молодцов в бой и размещавший их постоем, певший с ними удалые или печальные песни, деливший с ними радость и беду, заботившийся, чтоб каждому достало припаса, и ругавшийся до хрипоты с вороватыми подьячими о жалованье каждого из них, по всему выходил предателем боевого братства.
«Прости меня, Господи, не по грехам моим, но по великой милости своей! – впервые за многие годы искренне молился Федор и надеялся, что будет услышан ТАМ. – Ты же рек: «Спасется, давший душу за други своя!» Помилуй мя, губящего душу за возлюбленную… И не остави своею защитой братьев моих, ребятушек! Ты им ныне – единая опора!»
Полусотник Ванька Воейков знал, что его коник, вороной Буян, третьего дня подрался в стойле с валуевским Гнедком и тот расшиб ему бабку кованым копытом. Только-только начала заживать у Буяна нога, но вовсе зажить не зажила. И нынче сослужила ему конская хромота добрую службу. Не успели Ванька с Прошкою Полухвостовым (коего как-то непривычно было видеть без сотенного значка) да с холопом этим (как его там, Силкой, кажись) и пяти верст отъехать лесом от коломенских ворот, как зажаловался полусотник спутникам своим, что обезножит совсем его проклятущий одр, коли немедля привалом не стать. Прошка попротивился немного, больше для вида, да и согласился. Стронулись они сегодня, не пообедав, в брюхах кишка кишке на дуде играла, а до постоялого двора было еще ехать и ехать…
Ванька разумно место выбрал, чтоб до знакомого родничка не далеко было, но и не близко. Взял Силка кожаное ведро, потопал за водой для похлебки. То благо – вернется не враз. Очень уж Ваньке тревожно было, что сотник, Федька Рожнов, столь скорым делом его из башни удалил, ни полслова не сказав, что в ночном государевом письме писано. Ведомо было Ваньке, что не верит ему больше друг-приятель Федька, догадался, черт башковитый, про то, что служит его полусотник теперь не только великому государю. А еще ведомо было, что засматривается сотник на воруху эту ляшскую, колдовку и еретичку Маринку.
Немудрено: Ванька и сам на нее засматривался, и не он один. Только никому другому в мысли не пришло бы из-за посмотрения этого измену учинить. А Федьке могло прийти. Вертелась эта догадка у Ваньки в мозгу последнее время, словно настырная муха возле срамного дела, и после нынешней посылки только окрепла. Решил для себя полусотник: в лепешку расшибется, а в Коломну нынче же тайно вернется и в башне невидимо сядет, подлую измену стеречь. У него и лишний ключик от дверцы в башню с левого боевого хода имелся, у искусного кузнеца заказал…