Уже засветло Зорька, подламываясь ногами, пошла кругом, ударилась боком о леденистый ствол ели и пала. Федька едва соскочить успел. Бросился он к верной лошадушке, морду ее, в кровавой пене, в льдышках обнимая, звал ее самыми ласковыми словами, гладил. Она лишь смотрела на него и вздыхала порою, пар от дыхания да от крови ее клубился. Будто сказать хотела: «Умаялась я, хозяин. Ныне отдохну». Скоро и вздыхать перестала.
Прижался Федька к ее теплому шерстистому боку и заплакал, словно дитя малое.
– Прими ее душу, Господи! Смилуйся над нею! – шептал, хоть и знал – не пристало за душу звериную молиться.
Зорька на морозе коченела, свое последнее тепло ему отдавая.
Встал Федька и пошел – зло, ходко, мешая слезы и брань, проминая снежную перину одним сапогом да самодельным онучем из нагольной рукавицы. Куда шел – не ведал, но почему-то знал твердо: выйдет.
Подобрал его на опушке разъезд стремянных стрельцов. Десятник стрелецкий Федьку в стане московского воинства видел, признал.
– Вези меня, медля нигде, к князь-воеводе Шуйскому! – веско сказал Федька, натягивая на иззябшую ногу красный стрелецкий сапог, щедро уступленный одним из стремянных. – Знаю ему о неприятеле важную весть подать!
Бородатые стрельцы смотрели на него, недоросля, с уважением – в крови (хоть и лошажьей), из вражьего плена сбежал! Так и стал Федька сын Рожнов внук Татаринов из глупого щенка, по снежным полям неразумно носившегося, воякой.
Князь-воевода Василь Иваныч Шуйский трапезничал, едал по-походному – простое гороховое сочиво деревянной ложкой, но из мисы серебряной, запивая жидким мужицким квасом, но из фряжского кубка. Федьку, когда его в воеводскую избу ввели, смерил взглядом долгим, тяжелым, недоверчивым:
– Что, аника-воин, небось в плену воровским людишкам со страху все про нас разболтал? – спросил.
– Князь-воевода, я супостатам не предавался, – дерзко, с обидой ответил Федька. – Не веришь мне – твое воеводское дело! Но я тебе должен сказать, что сведал, что видел.
Шуйский прищурился лукаво:
– Скажи, вояка, а я послушаю…
Тут Федька и рассказал все, что видел, – и про стан в снегу, с которого, видно, скоро выступит рать самозванцева, ежели еще не выступила, и про ляшских латников и донские бунчуки, и про белые саваны, которые раздавали войску для боя.
Князь-воевода Шуйский отмахнулся:
– То и мне ведомо, аника-воин. Саваны они ко времени приготовили – мы уж Гришкиным людишкам честную встречу приготовили, душа из них вон выйдет!
После же несколько смягчился и сказал Федьке:
– А ты не слукавил, запомню тебя. Пока же в сотню свою ступай. Коня нового да оружье велю тебе выдать от войска. И обуйся, а то как босяк – в одном-то сапоге…