Спросил он третью:
– Отчего у тебя палец такой широкий?
– Оттого, что нитки сучила, – ответила она, – оттого, что нитки сучила! (Гримм 1957: 70).
У последней сказки счастливый конец, который, помимо свадьбы, обозначен немаловажной деталью: принц, увидев уродства трех прях, говорит своей молодой жене, что больше не позволит ей прясть. («„С этой поры никогда моя милая невеста не должна к прялке и близко подходить”. Так избавилась она от ненавистной ей пряжи» (там же).
Не только в этой сказке, но и во многих других присутствует мотив освобождения или ограждения от «страдания-наказания». Освобождение, подобное тому, что описано в «Трех пряхах», дублируется и в «Ленивой пряхе» («С той поры никогда уже больше он [муж ленивой пряхи] не заговаривал ни о прядеве, ни о пряже») (Афанасьев 1984а: 120, 121). Примеры ограждения находим в «Спящей красавице» (король приказывает сжечь веретена) и в сказке «Гуси-лебеди» (мышь берется прясть за девочку, чтобы та убежала). В Крошечке-Хаврошечке (за девочку ткет и прядет корова). У Пушкина, где выбранная царем в жены девица больше никогда не прядет. Да и в «Царевне-лягушке», где чудесный ковер ткет не Василиса Прекрасная, а ее помощницы, «мамки-няньки» (Афанасьев 1984б: 260–267).
Помощники у героев в основном не простые – это пограничные персонажи между миром живых и миром мертвых. Уродливые пряхи из «Трех прях» – метафорическое воплощение богинь судьбы и смерти. Корова Хаврошечки – умершая мать: в частности, Веселовский относит сказку про Крошечку-Хаврошечку к разновидности тотемических сюжетов – «покойная мать является чудесной помощницей дочки в виде бурой коровы» (Веселовский 2011: 523). Куколка в «Василисе Прекрасной», которая помогает героине сладить с мачехой и Бабой-ягой, а также мастерит для Василисы веретено, на котором потом будет соткана тончайшая, невиданная ткань, – подарок умершей матери, собственно, символ умершей матери. А мышь («Гуси-лебеди») – одно из воплощений Бабы-яги. О связи Бабы-яги и мыши и их взаимозаменимости в сказочных сюжетах и ритуалах подробно писал А. Потебня: в частности, он обращал внимание на то, что некоторые славянские и немецкие имена Яги указывают на мышь, а у разных славянских народов молочные зубы дети «дарят» то мыши, то Бабе-яге (Ежи-Бабе у чехов, мыши в Хорватии (Потебня 2000).
В мифологическом образе Бабы-яги прослеживается и связь с прядением, о чем также пишет Потебня, приводя в пример ее немецкие аналоги, Гольду и Берхту, в обязанности которых входит надзирать за пряхами, одаривать прилежных и наказывать ленивых работниц (там же: 158–160).