Нет, я не готова так рисковать. Да, Эда больше нет, и боль утраты еще не прошла, но у меня есть обязательства перед другими людьми: перед теми, кто нуждается во мне.
Бросив взгляд на часы, я быстрым шагом иду по мосту Ватерлоо, поднимаюсь по лестнице и бегу к метро «Эмбанкмент». Ровное постукивание колес поезда действует расслабляюще, и, когда через двадцать минут я оказываюсь на платформе станции «Арчуэй», на душе уже не так тревожно.
Я медленно бреду в сторону больницы Уиттингтона, где сегодня решается моя судьба. Вот и вход в больницу, но Эда пока что-то не видно. На улице ждать слишком холодно, и я, зябко кутаясь в пальто, иду с низко опущенной головой к дверям. И сразу попадаю из холода в приятное тепло. А затем замечаю Эда. Он стоит с курткой в руках возле витрины магазинчика при больнице и лениво изучает подборку журналов. Я с шумом ловлю ртом воздух и тихо радуюсь про себя, что в больничной суете никто не заметит столь бурного проявления эмоций. Эд выглядит чуть старше, чем во время нашей последней встречи, но все-таки потрясающе молодо. Волосы, ставшие чуть короче, по-прежнему сексуально падают на глаза. Одет он во все черное, словно пришел на похороны. В священном ужасе я смотрю на Эда долгим взглядом, а затем решительно направляюсь к нему. Мне необходимо почувствовать тепло его рук. Эд видит меня и, словно прочитав мои мысли, раскрывает объятия.
– Ты в порядке? – спрашивает он, и я молча киваю. – Тогда давай поскорее со всем этим покончим.
Взявшись за руки, мы направляемся к лифту. Я стою в кабине, вцепившись мертвой хваткой в Эда, все мое тело напряжено, в животе нервные спазмы. И вот лифт наконец останавливается на нужном нам пятом этаже. Эд нежно сжимает мою ладонь, и мы выходим.
Мы садимся на жесткие зеленые пластиковые стулья.
– Ты в порядке? – снова спрашивает Эд.
Я сдержанно киваю. В приемной еще три женщины: дама в тюрбане из шарфа в цветочек и две женщины, пришедшие вместе, судя по всему мать и дочь. Они практически не разговаривают, а лишь иногда шепотом обмениваются короткими репликами, которых мне с моего места не разобрать. Они держатся за руки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Кто из них двоих ждет решения своей участи? Я сдержанно улыбаюсь им, они отвечают мне понимающей улыбкой. И мы, не сговариваясь, отворачиваемся. Если честно, мне отнюдь не легче оттого, что и другим приходится пройти через это испытание. И ощущение ужаса не становится менее острым.
Я машинально рассматриваю убранство приемной. Бледно-зеленые стены, плакаты, предлагающие помощь и советы профессиональных психологов; ряды зеленых стульев, привинченных к полу – можно подумать, кто-то захочет вынести стул, спрятав его под пальто! – на низких столиках кипы потрепанных старых журналов. Я снова и снова читаю текст на обложке: «Ее бросили, потому что она похудела». Интересно, что должна чувствовать женщина, решившаяся поведать о своих переживаниях всему миру? И поверит ли кто-нибудь моей истории, если я расскажу, что со мной происходит?