– Все. Все в полном порядке, – потряс он рукой с выставленной вперед ладонью. И пошуршал. ею по бороде: – Значит, так… Ага! – Он сгреб со стола детские бутылки, перевалил их на разделочный стол возле раковины и обмахнул клеенку почавкивавшей у него в руках мокрой тряпкой. – Сейчас все будет в порядке…
Он достал из холодильника початую наполовину пол-литровую банку грибов и, не перекладывая ни во что, прямо так, поставил на стол. Пошебуршал потом в холодильнике какими-то бумагами, но больше ничего не вынул – закрыл и полез в полки, рядком висящие на противоположной стене.
Дверь из комнаты снова открылась, и на кухню вошла, в том же красном байковом халатике до колен, только подвязанном поясом, и в косынке на волосах, жена Шамурина.
– Здравствуйте, – поздоровалась она на этот раз. И
И Гаврилов с женой тоже вынуждены были запоздало поздороваться:
– Здравствуйте. Добрый вечер.
– Садись, – сказала Шамурину жена. Он сел за стол, между Гавриловым и Люсей, она подала рюмки, блюдца, вилки, а на середину поставила початую, как и грибы, четвертинку « Столичной».
Все это она проделала молча, закрыла затем полки и по-прежнему молча, так что Гаврилов не успел даже ничего сообразить и остановить ее, ушла в комнаты.
Шамурин открыл заткнутую полиэтиленовой пробкой четушку и, тоже молча, стал разливать. Рюмок на столе было три, блюдец три, вилок три.
– Ну, значит, – потирая и оглаживая ладонью бороду, сказал Шамурин, берясь за рюмку, – за… знакомство, значит…
– А-а… прости, Ген, – в растерянности спросил Гаврилов. – А-а что же… втроем?
– Втроем, ну, втроем, – с собранными к переносью бровями, глядя куда-то на плечо Гаврилову, ответил Шамурин.
– А-а… это… – взглядывая на жену и от стыда тут же отводя глаза, совершенно уже потерянно сказал Гаврилов, – это-то… ехали-то… ну, песни-то?
Шамурин снова стал оглаживатъ бороду и еще пропускать ее между пальцами.
– Песни, видишь ты… Петя… я тебе так… сегодня, Петя… не торопи, знаешь, событий… не сегодня.
Гаврилова так всего и передернуло.
– А где же у вас мать? – со странной улыбкой спросила Люся. – Может, ее вовсе и нет?
– Ну! Как это нет! – вскинул на нее глаза lIIамурин. – Здесь! Где еще. У меня. У меня двое, старший – пацан, десять исполнилось, теперь дочка родилась. Ухайдакаешься с ними за день – свалишься, ног не чуешь. И тесно. Ужас, теснотища какая. Сейчас квартиру жду. Мать прописал, все чин-чинарем, пятеро нас – дадут. А вас, Петь, – перевел он глаза на Гаврилова, – сколько вас?
– А мать-то хоть поет? – не дала Гаврилову ответить жена. – Русские народные?