– Ну, это вы бросьте! – повысив голос, взмахнул рукой Шамурин. – А как же! Мальчишкой еще был, с мальчишества еще помню – голос какой, ого! Куда Зыкиной.
– Понятно, – сказала жена. – Понятно. С мальчишества еще, значит, помните…
– А что же ты звал-то? – глухо спросил Гаврилов, опять выцарапывая ногтем на клеенке невидимую многоконечную звезду. – Знал ведь, зачем звал?
Шамурин не ответил.
– Зачем? – повторил Гаврилов и поднял на Шамурина глаза.
Шамурин со стоическим выражением лица глядел на Гаврилова и молчал.
– Выпьем, Петя! – сказал он затем с отчаянной решимостью. – Нравишься мне. С удовольствием провел с тобой вечер. Что не так – прости. Трехкомнатную скоро получу – там развернемся.
– Понятно, – как жена до того, крепко сжав губы, отводя глаза от Шамурина, сказал Гаврилов. И не Щамурина перед собой, а себя перед ним чувствовал почему-то виноватым. – Понятно… Мы не трогали, – показал он затем на рюмки, – можно обратно слить. – И встал. – Пока.
Жена встала следом за ним. Гаврилов, бухая сапогами, прошел в прихожую, стал надевать ватник, увидел себя в зеркале – в старой мятой кепке, в заношенном, продранном на локтях ватнике – и представил, как обалдела от их появления среди ночи жена Шамурина.
* * *
На улице все так же висела в воздухе мягкая водяная взвесь дождя, и асфальт пролегавшей возле дома дороги в зеленовато-желтом свете ртутных светильников жирно и лоснисто блестел, как шкура гигантского, дремлющего в сытости и довольстве животного. Не было слышно вокруг ни голосов, ни каких других звуков человеческой жизни – стояла глухая, полная ночная тишина, лишь лес на противоположной стороне дороги шумел, невидимо раскачиваясь в темноте кронами, как отдаленный океанский прибой.
Гаврилов с женой стояли под бетонным козырьком подъезда – как вышли, так и остановились, не зная, что делать, куда идти, чтобы выбраться отсюда, Гаврилов все собирался с духом, чтобы сказать ей что-нибудь, и все не получалось, и он лишь старательно отводил от нее глаза.
Жена вдруг засмеялась. Она смеялась, переламываясь в пояснице, хватая себя за грудь и мотая в изнеможении головой.
– Ой, – стонала она. – О-ой, помру!.. Русские народные песни… ой!..
– Да… к черту! – отмякая сердцем от ее смеха, с веселостью почти выругался Гаврилов. – Придумал, идиот, тоже.
– Ой, помру!.. – стонала, не могла остановиться жена. – Поехали, говорит, на ночь-то глядя!
– А чего ж и поехала? – не в силах сдержаться, будто от щекотки, тоже хохотнул Гаврилов.
– Чего, чего! – отирая глаза ладонью, сказала жена. – За тебя испугалась. Говорил, говорил – вдруг на, чей-то голос: «А не поедете, так Петя и без вас может».