– Мы все пойдём его обслужим, – сказала Октава.
– Ни за что! – твёрдо сказал Сдобсен. – Я не покажусь ему на глаза в таком виде.
– Король и принц несут принцессу! – распорядилась Октава.
И так они сделали, и таким манером явились пред очи Пронырсена, который всего лишь забежал в пекарню за сухарями.
– Я хотел взять… – начал было он, но тут губы у него сами собой сжались, и он не сразу сумел расцепить их. – Зачем? – выговорил он наконец. – Зачем вам столько пугал?
– Мы не пугала, – бодро ответил Утёнок, – мы театр.
– Если хочешь, присоединяйся, Пронырсен, – сказала Октава. – Можешь побыть троллем.
– Хм. Немало странного повидал я в нашем лесу, – хмыкнул Пронырсен. – Но чтоб дурака валяли в муке и пудре – это что-то новенькое.
– Хорошо бы и тебя довести до театра, – сказал Простодурсен. – Он отогревает душу и сердце.
– У-тю-тю, тортик ты мой ягодный! – загоготал в ответ Пронырсен. – Розочки-мимозочки, глазурька-мазурька!
Тут Сдобсен вырвался из рук Ковригсена и Простодурсена и проковылял несколько шагов.
– Он правду говорит! – громко сказал Сдобсен. – Вечно Октава дурит нам голову и пудрит мозги. С меня довольно!
Он решительно сбросил туфли и устремился в заднюю комнату.
– Насыпь-ка мне чёрствого хлеба, – велел Пронырсен. – Не такого старого, чтобы с плесенью, но и не настолько свежего, чтоб деньги за него драть.
Простодурсен скользнул по себе взглядом сверху вниз и медленно оглядел свои ноги. Только что он чувствовал себя настоящим принцем. И был этому рад. И собирался поцеловать лягушку, чтобы расколдовать принцессу. Это он тоже предвкушал. А теперь радость улетучилась. Если вдуматься, он и правда похож на торт. Особенно розочки в глазури на сапогах.
– Так, ладно, – сказал он. – Мы закончили?
– Закончили? – ахнула Октава. – Мы ещё не начинали!
– Минуточку, – вмешался Пронырсен. – Дайте я заберу свои сухари, пока у вас тут ещё хуже не стало. Фуф, до чего безделье доводит! Хорошо, вас птицы не видят, а то они обратно не прилетят.
– Птицы обожают театр! – звонко сказал Утёнок. – Мы поэтому и летаем на юг.
– Смотри-ка, – удивился Пронырсен, – желторотый тоже верещит.
– Вот твой хлеб.
– Не давать ему никакого хлеба! – закричала Октава. – Думает, он самый умный… Нагленький какой! Вот пусть сам себе сухари и печёт.
Но Ковригсен жил продажей хлеба. И хотя Пронырсен был незавидный покупатель и старался всё получить даром, всё же он был покупатель. И хоть он не любил театр, хлеб ему полагался всё равно.
Из задней комнаты вышел Сдобсен. От принцессы на нём ничего не осталось. Сдобсен как Сдобсен, только башмаков не хватает.