Через миг Степан наткнулся на остекленевший взгляд Кавказа. Уцелевшая половина туловища подмяла куст ежевики, похожий на спутанную колючую проволоку, голова уныло свесилась к воде, словно в тщетной попытке напиться.
Забрезжили над склоном бледно-синие лучи, будто предвещая восход чужого солнца. Показался край «блюдца». Степан заметался: куда спрятаться? Под старую корягу, что возвышалась над водой, точно расставивший ноги человек? У берега за переплетением корней?
Избитое, обожженное тело слушалось плохо. Вязкий ил, словно нарочно, удерживал сапоги, вода сковывала движения. Степан упал рядом с Кавказом, поднырнул под жесткие ветви ежевики, стелящиеся над гладью реки, приподнял подрагивающую голову жеребца и замер под ней, словно под крышей. Ну, друг, сослужи последнюю службу…
Вода была такой холодной, что зуб на зуб не попадал. Степан надеялся, что пришлые не смогут уловить тепло его тела. К тому же на их чувствительные приборы наводила помехи горящая трава и нагретые энерголучами камни. Может, пришлые удовлетворятся видом разбросанных по яру потрохов и уберутся прочь? Секунды тянулись медленно, Степан стучал зубами и жмурился от напряжения, придерживая над собой остывающую конскую голову.
Свет иссяк, «блюдце» скрылось за склоном. Степан еще какое-то время сидел неподвижно. Затем опустил одеревеневшие руки, и искалеченная туша жеребца сползла по ветвям ежевики в реку. Степан уже был на берегу. Подстилка из травы, сохранившей возле воды свежесть, казалась обманчиво мягкой. Она призывала лечь и забыться. А ночной холод доделает дело, начатое пришлыми.
Степан посмотрел на склон. С его кромки стекал дым, точно пар с края кастрюли. Не стоило даже мечтать одолеть подъем. В его-то состоянии он наверняка сломает себе шею. Да и какой смысл карабкаться? Чтоб снова показаться пришлым на глаза? Нет, спасибо, лучше отсидеться в яру.
Сил хватало лишь на то, чтобы моргать и дышать. И холодно было так, что даже сердце замирало. Но он не мог позволить себе сдаться. Общины больше нет, пришлые ее выжгли, словно фашисты… И он должен был выяснить, стоили ли слова, произнесенные умирающим красноармейцем, того, чтобы за них лишили жизни его родных и соседей. Этой ночью погибли практически все, кого он знал. Если же он сдастся, не найдя ответы и не отплатив врагам по счетам, то душа его никогда не обретет покоя.
Он перевернулся на живот, поднялся на четвереньки и переполз под ближайшее дерево – молодую бузину. Придерживаясь за гладкий ствол, кое-как встал. Эти нехитрые усилия помогли одолеть оцепенение, кровь снова живо текла по венам, и сразу стало чуточку теплее. Степан скинул макинтош, со стоном стянул мокрую тельняшку, выжал, как мог, потом вытер ею торс, голову и снова выжал. Снял сапоги, вылил из них воду и снова надел.