Ошибся бы тот, кто счел бы ее поступок прихотью избалованной женщины или тягой к новым ощущениям. И не был бы прав, предполагая лишь корыстный расчет. Родовитый номарх Лука Нотар, владелец обширных поместий на материке и на островах, мог дать несравненно больше бродячего кондотьера, за плечами которого была лишь доблесть, перемноженная на славу. На этот шаг гетеру толкнуло нечто иное и основной тому причиной был страх, чувство беззащитности и постоянное, сводящее с ума ожидание расправы. Подосланный к ней юноша, едва не задушивший ее насмерть, обещал вернуться и она была более чем уверена — он сдержит свое слово. А если так, и мегадука не в силах ей помочь, не лучше ли ускользнуть от судьбы, спрятавшись за могучей, как бы вытесанной из грубого камня спиной кондотьера, шутя перерубающего бревно одним ударом своей секиры?
Только Лонг с его зарядом самоуверенности и бьющей через край энергией, как лев бесстрашный и неукротимый, мог заглушить в ней ноющую смертную тоску. Она поверила в него, пошла за ним безропотно, как невольница, с каждым днем все более проникаясь силой духа этого человека, к слову которого прислушивался даже сам император.
Ефросиния приблизилась к окну и сдвинула в сторону плотные шторки. Замкнутое пространство внутреннего двора не радовало глаз, скорее наоборот, способно было ввергнуть в уныние. Прямо в центре, в кругу запущенных кустов роз, темнело углубление небольшого бассейна с круглой каменной чашей посередине; на его дне, на слое рассохшейся грязи, горбилась наметанная ветром куча желтых прошлогодних листьев и мелкого мусора. Две статуи, все в паутине мелких трещин, с въевшейся в поры мрамора серой пылью, в безмолвном желании тянули друг к другу обломки давно перебитых рук. И от той нерастраченной страсти, еще теплящейся во встречном движении двух искалеченных каменных тел, от пересохшего бассейна и чахлых кустов вокруг, возникало щемящее душу ощущение заброшенности и запустения.
Неподалеку от статуй, на деревянной скамье, сидел один из адъютантов Лонга и по-собачьи преданно не сводил глаз с окон второго этажа. Ефросиния досадливо передернула плечами и опустила шторку: это молчаливое обожание начинало прискучивать ей. Почему бы этому юнцу с заостренным, смешно вытянутым вперед лицом не понять тщетности своих мечтаний? Он не нужен ей, как не нужны и все прочие, неспособные дать то, что ей действительно необходимо — покоя и легкости бытия.
— Джустиниани, Джустиниани, — несколько раз задумчиво произнесла она.
В силах ли он не только пообещать, но и сдержать слово хотя бы на обозримый срок?