— Однако, где же он?
Лонг запаздывал. Она взглянула в окно: судя по тускнеющим облакам, солнце клонилось к закату. Ефросиния взяла из вазы лепесток пастилы и надкусила его. Рот тут же наполнился вязкой сладостью. Непрошенные мысли теснились в голове, вызывая тревогу и беспокойство.
Уж не кроется ли за медлительностью генуэзца близкая пресыщенность? Едва ли. Ефросиния была уверена в силе своих чар на мужчин, умело использовала накопленный опыт и знания, чтобы приблизить, привлечь на свою сторону тех, на кого можно было бы положиться в трудный час.
Она прошлась по комнате, остановилась перед зеркалом и внимательно рассмотрела себя. Поправила прядку волос, выбившуюся из прически, разгладила несколько несуществующих складок на платье, вздохнула и отошла прочь. Выхватила из кресла пригревшегося там котенка и стала машинально гладить и тормошить его. Недовольно пища, котенок отбивался. Затем выпустил когти и довольно сильно царапнул в ладонь.
— Ах, негодный!
Коротко взмяукнув, котенок полетел вверх тормашками. Ефросиния легла на софу и оперла подбородок на скрещенных руках.
От ворот послышались голоса и цокот копыт. Она приподняла голову и прислушалась.
— Эй, где ты там! Заснул?
— Отворяй, бездельник! Не заставляй нас долго ждать.
— Синьор, на виселицу часового! Этот негодяй осмелился не сразу признать вас!
Звон копыт проник в дворик, слегка поутих и звуча уже в замедленном ритме, стал удаляться в сторону: лошадей уводили в крытые стойла. Возбужденный гомон разбился на отдельные голоса, и по мере того, как ландскнехты расходились на ночлег, звучал все глуше и неразборчивее. Еще недавно малолюдный двор быстро оживал: запахло разогреваемой стряпней, в окнах заплясали огоньки свечей и масляных ламп, вдоль крытых галерей замелькали тени, где-то с грохотом повалилось составленное в пирамиду оружие.
Зычный бас Джустиниани, подобно дальним раскатам грома уже слышался в конце коридора. Ефросиния ждала, не поднимаясь с дивана. Шаги приблизились, смолкли за дверью, которая тут же стремительно распахнулась перед кондотьером.
— Ефросиния, ты спишь? Почему в комнате такая темень? — услышала она.
— Свечей! — рявкнул Лонг, поворачиваясь к двери.
— Не надо, оставь, — женщина поднялась и приблизилась к окну.
— У меня разболелись глаза.
Лонг обогнул кресло и с размаху уселся в него. В глубине сидения что-то коротко треснуло.
— Бедняжка, — от души посочувствовал он. — И у меня в глазах какая-то резь. Весь день в пыли и под солнцем, а тут еще греки вздумали опробовать свои бомбарды. Пришлось наглотаться дыма, растолковывая им правила точной наводки.