— Более трех недель вы ожидали аудиенции у султана? — переспросил секретарь, обмакивая перо в чернильницу.
— Именно так, благородный синклит. За это время мы имели незавидную возможность наблюдать, и это происходило неоднократно, как те делегации и отдельные лица, чей ранг был неизмеримо ниже посольства Византии, по приглашению и без задержек проходили в покои султана.
— Когда же вы наконец предстали перед султаном, каков ответ был получен вами на послание императора? — вновь задал вопрос секретарь.
— Государь, благородный синклит! Султан выслушал, помедлил и скривив рот, произнес следующее: «Передайте своему императору и всем прочим, что я мало похож на своих предков, слишком слабых и нерешительных для великих дел. Моя же власть простирается так далеко, как им не приходилось даже мечтать». Когда же я попросил его прояснить смысл этих слов, он заявил, что в том нет нужды и что вскоре мы, ромеи, сами все узнаем и поймем.
В зале стояла такая тишина, что сквозь стеклянные витражи окон было слышно щебетание птиц в саду. Стратег Кантакузин скрестил на груди руки и был немало удивлен, заметив, что своим непроизвольным жестом привлек внимание большинства присутствующих.
— Что же еще сказал султан Мехмед?
— Больше ничего. Но когда нам, так и не получившим ответа, было указано уходить, он неожиданно остановил нас: «Больше не появляйтесь у меня с подобными вопросами. В следующий раз вас ждет мучительная смерть». Это были его последние слова.
Среди сенаторов пробежал возмущенный ропот. Скрипнула скамья под вставшим Кантакузином.
— Недопустимо более терпеть, государь! Утратив волю к действиям, мы потеряем всё. Прикажи и через несколько дней от крепости на берегах Босфора останутся одни руины!
С места поднялся димарх, высокий и худой вельможа с цепкими, глубоко запавшими глазами на удлинённом костистом кице. Его седые, кустистые брови недовольно вздернулись вверх.
— О чем ты говоришь, стратег? К чему ты нас призываешь? Совет этот опасен, василевс, и приводит меня в смятение. Подобными непродуманными действиями мы развяжем войну, ту самую, к которой стремятся османы.
Собрание взволнованно загудело. Кантакузин с побагровевшим от гнева лицом обрушился на сенатора.
— Не хочешь ли ты сказать, Лука Нотар, что я, столь необдуманно произносящий слова, не достоин высокого звания стратега? Так ли я понял тебя? Или ты смеешь намекать, что я действую на руку османам и с ними заодно?
— Нет, мастер, ты ошибся, — поднял голос и Нотар, стараясь перекрыть нарастающий шум.
— Ты неверно толкуешь мои слова и ищешь в них скрытый смысл, которого там нет. Я всего лишь хотел сказать, что недопустимо начинать военные действия против турецкого правителя, который только и ждёт предлога обрушиться на империю.