— Разве я когда-нибудь давал своему господину повод считать себя замешанным в придворных интригах?
— О нет, почтенный Шахабеддин! Святость ореолом окружает твое жирное тело, — съязвил султан и отвернулся в сторону.
Главный евнух смущенно откашлялся.
— Зачем ты пришёл? Говори!
— Если бы я осмелился произнести свои мысли вслух….
— Все только и делают, что произносят свои мысли вслух! Что вам всем нужно? Оставьте меня в покое! Мне надоело видеть вокруг себя одни унылые физиономии.
— Молодой повелитель может развлечь себя, — намекнул смотритель гарема.
— Меня тошнит от голых тел!
Мехмед вскочил и заходил по зале, пинками отшвыривая с дороги светильники, вазы, столики со снедью и напитками.
— Одни уговаривают меня снять осаду, другие — несмотря ни на что штурмовать стены. Каждый тянет одеяло на себя, забывая, что я единственный, кто имеет право принимать решение.
Он наподдал ногой ещё одной подушке и с размаху опустился на софу.
— Кончится тем, что я прикажу казнить и тех и других, — угрюмо заключил он и перевел тяжёлый взгляд на евнуха.
— Ну, чего ты ждешь?
— Мой повелитель….?
— Выкладывай свои мысли. Ведь ты за этим сюда явился?
Шахабеддин шумно вздохнул и развел руками в стороны.
— Я всего лишь хотел предложить своему господину вызвать ромейского царя на переговоры.
— Для чего? Чтобы сделаться посмешищем в глазах всего мира?
— О нет, господин! Мир не отважится смеяться над тем, кто силен. Но твоё миролюбие и достоинство благочестивого мусульманина, вынужденного идти на битву лишь из-за упрямства врага, окажут тебе в дальнейшем неплохую услугу.
Евнух отметил быстрый взгляд, брошенный Мехмедом в его сторону. Похоже, султан был заинтересован. Шахабеддин поторопился продолжить:
— Ты сделаешь первый шаг к миру, но византийский царь высокомерно отвергнет его. Твоя совесть будет чиста перед Аллахом и, что не менее важно, перед самим собой, а также и в глазах окружающих. Твои сатрапы, сторонники снятия осады прикусят языки: кто же посмеет защищать, хотя бы только на словах, неверного, который дерзко отвергает протянутую ему руку?
— А если он не отвергнет?
— Надо постараться сделать так, чтобы у него не было другого выбора.
Мехмед хмыкнул и задумался.
— Не расценится ли это как проявление слабости? — наконец произнёс он.
— Нет, повелитель. Предлагающий перемирие силен уже тем, что допускает саму возможность согласия противной стороны. Если же условия заключения мира будут выставлены в достаточно жёсткой форме, то обращение примет вид ультиматума — диалога между слабым и сильнейшим.
И так, как султан молчал, евнух приблизился в нему и вкрадчиво зашептал почти в самое ухо: