— Мы всё это помним, — резко заговорил он, — и хорошо знаем мужество и отвагу нашего владыки. Но сейчас не время и не место, паша, за неимением своих поминать чужие подвиги. Мы собрались здесь, чтобы обсудить бедственное положение нашей армии, ежедневно терпящей урон и ни на шаг ещё не приблизившейся к цели.
— Я не ослышался, визирь? — возопил Саган-паша. — Ты сказал «ни на шаг»? А наши корабли, запершие врага в его же гавани? А целые мили разрушенных укреплений? В городе голод и мор, сотни тысяч мертвецов валяются непогребенными, а ты уверяешь нас в бедственном положении нашей армии? Мы уже перебили всех солдат неприятеля, завтра на стены смогут подняться лишь женщины и старики. И в это время ты даёшь советы одним махом перечеркнуть все усилия и снять осаду?
— Паша, мне ничего не ведомо о тысячах трупов в городе, но я твердо знаю, что наша армия сократилась почти на целую треть. Без малого восемьдесят тысяч бойцов, способных составить большое, сильное войско, мы потеряли за два неполных месяца! Не слишком ли высокая плата за один-единственный город?
Саган-паша пренебрежительно махнул рукой и повернулся и к султану.
— Мы потеряли лишь тех, кто был солдатом только по названию. Не стоит скорбеть о них, как скорбит Халиль-паша. Эти человеческие отбросы не в праве именовать себя воинами.
— Даже янычары? — ядовито осведомился Караджа-бей. — За время осады около полутора тысяч храбрецов из гвардии султана сложили свои головы под стенами. Им паша также отказывает вправе именовать себя воинами?
Саган-паша невольно глянул в сторону Торгут-бея, командира корпуса янычар, вздрогнул при виде перекошенного от ярости лица гиганта и поспешил исправить свои слова.
— Янычары, как и всегда, отличались в каждом сражении. И именно храбрость этих бойцов послужит нам упрёком, если мы решимся вопреки сопутствующей нам удаче удалиться от стен Константинополя.
Он вытер потные ладони о край халата и продолжал:
— Великий визирь упоминал о полках венгерского воеводы, намекал на бесчисленные флотилии неверных, якобы спешащих на помощь осаждённому городу. Мой повелитель! Нам всем хорошо известно о многовластии западных государей, об их бесчисленных раздорах, мешающих заключению прочного союза. Но даже если бы немногие из них и пришли бы к согласию, то этот договор не имел бы реальной силы: язычники не доверяют друг другу и вечно остерегаются соседей. Они подолгу рассуждают, спорят о деталях, но на деле способны осуществить лишь немногое из задуманного. Решение, принятое вечером на совещании, утром им уже не по вкусу. Но даже если соглашение не отменено, они медлят с его выполнением, стараясь переложить ответственность на плечи другого. Когда же они, а это случается крайне редко, бывают вынуждены выполнять намеченное, то вследствие своих разногласий, успеха, как правило, не имеют.