Еще вчера влиятельный сановник, один из богатейших людей Империи, ведущий свое происхождение от знатного и древнего аристократического рода, сегодня он оказался низведен до уровня простой скотины, раба, вместе со всеми прочими ждущего своей продажи. В отличие от многих, Нотар не тешил себя пустыми иллюзиями. В глазах всего мира и, прежде всего в своих собственных, он — никто, мертвец, забытое имя на могильном камне. И если с этим еще можно было смириться, то мысли о семье приводили его на грань исступления. Беспомощная жена, сраженная давним и неизлечимым недугом, малолетний сын, его плоть и кровь, что станется с ними? Почему все напасти выпадают на долю беззащитных? Как может быть так несправедлив Господь?
Ведь он, Нотар, изо дня в день остерегал, предупреждал, втолковывал и без того всем очевидные вещи. Ему, как и другим, не чужды человеческие чувства, он может понять и принять идею самопожертвования. Но ставить на карту жизни своих близких? Можно ли назвать героем человека, грудью пытающегося остановить полет пушечного ядра? Опьяненные собственной удалью византийцы, презрев благоразумие, вознамерились воспрепятствовать Року и полегли все разом, в один день, стертые с пылью веков его неотвратимой властью.
Он же, Лука Нотар, сорвал себе голос, втолковывая истину глухим и беспечным. Но те отмахивались от него, как от унылой и назойливой Кассандры, смеялись над ним и чуть ли не в глаза называли предателем. За что же ему при жизни терпеть адские муки? В чём провинился он перед Богом?
Зябко ёжась от сырости каменных стен, мегадука бормотал молитвы вперемежку с проклятиями.
На следующий день, с наступлением утра, послышался тягучий скрип отворяемой двери. Узники ожили, зашевелились и подались в стороны, дети испуганно заплакали и стали искать спасения на груди матерей. Двое турецких солдат во главе с десятником, шаря по лицам взглядами и пинками отшвыривая в сторону тех, кто не успевал уступить дорогу, приблизились к углу, где сидел мегадука.
— Этот? — спросил у онбаши круглолицый сипах.
И получив утвердительный кивок, схватил Нотара за ворот кафтана.
— Пошли, гяур. Предстанешь перед султаном, — он сопроводил свои слова увесистым пинком.
В душе мегадуки пробудилось чувство оскорбленного достоинства. Волочимый за шиворот, он попытался воспротивиться и даже пару раз лягнул сипаха в ногу. В ответ посыпался град оплеух.
— Или ты пойдешь сам, или я привяжу тебя к хвосту своей кобылицы! — орал онбаши, с силой дергая старика за седую бороду.
— Я — ромейский димарх, — с натугой выговорил Лука: перекрученный ворот мешал ему произносить слова.