Эти слова были ответом на мучивший Найденова вопрос: почему Бураго так настойчиво гонялся за ним по «Одде»? Значит, старика ввела в заблуждение одежда немецкого капитана!
— Вы не узнаете Сашу? — спросил Житков. — Припомните: это Найденов, Саша Найденов — муж вашей Вали.
— Муж Вали?
— Вашей дочери.
— У меня никогда не было дочери… Не понимаю, чего от меня хотят. Спроси их, что им нужно. И пусть уведут отсюда этого… — Он взглядом указал на Найденова.
Бледный от волнения, Найденов сказал Витеме:
— Мое присутствие раздражает больного. Мне лучше уйти.
Витема кивнул. Найденов вышел. Витема, как видно, находился в необычной для него нерешительности. Он спросил Бураго:
— Хотите откровенно поговорить с ним? — и указал на Житкова.
Старик испытующе уставился в лицо Житкову и в раздумье произнес:
— Может быть, ты и не наш, но ты по крайней мере русский — единственный русский среди этой шайки. Перед смертью я хотел бы поговорить с тобой.
Витема вышел, плотно притворив за собою дверь. В каюте долго царило молчание. Потом старик пальцем поманил Житкова, а когда тот склонился, тихо сказал:
— Они чертовски измучили меня… Ни дня покоя… Меня убили жаждой…
Житков терялся. Чем ободрить старика?
— Может быть, сделать вид, будто мы согласны работать над невидимостью? — нерешительно предложил он. — Это даст вам возможность поправиться, прежде чем они поймут, что мы водим их за нос.
Старик беззвучно рассмеялся.
— Да, да, невидимость! Это ты вовремя вспомнил… Вероятно, я скоро действительно стану невидимым… Мне уже все равно. А ты води их за нос, сколько можешь. Иначе они сделают с тобой то же, что со мной. Шприц кислоты в мочевой канал, и от боли перестаешь соображать что бы то ни было… А на теле никаких следов.
Житков ласково гладил руку старика. Тот опустил веки. Из-под них скатилась слеза — одна-единственная слеза из самого уголка глаза.
Старик осторожно высвободил руку из пальцев Житкова и усталым движением отпустил его.
Караульный матрос проводил Житкова в каюту.
Ни в этот, ни в следующий вечер Витема не появлялся. На третий день он пришел, как всегда спокойный, с лицом, скованным пренебрежительным равнодушием ко всему окружающему. На вопрос о здоровье профессора Витема не ответил, будто не слышал Житкова, и заговорил о случайных, посторонних вещах, о трудностях жизни, какую ему приходится вести.
— Можно подумать, что кто-то кроме вашей совести вынуждает вас к этому! — резко сказал Житков. Ему было невыносимо тягостно общение с Витемой.
— Мы с вами когда-то уже спорили по этому поводу, — спокойно заметил Витема. — Совесть — божок, созданный нами для других… — Витема помолчал, задумавшись. — Я расскажу вам один случай… Как-то раз мне нужно было добыть один важный русский документ. Я долго за ним гонялся. Охота не была лишена интереса: двое или трое моих коллег сломали на этом шею. Это всегда щекочет нервы. А кроме того, я знал: за этими же бумагами охотится еще одна разведка. Не будем называть — чья. Получилось двойное кольцо. Но и это меня не пугало. Мое предприятие было подготовлено с ювелирной точностью. Документы должны были достаться мне. Моим противникам предстояло остаться с носом. И вот, можете себе представить, когда все казалось почти завершенным, когда я уже держал бумаги в руках, произошла пошлая драка. Не терплю пускать в ход кулаки, но пришлось драться. Да, я был вынужден самым вульгарным образом драться с кем-то, кого я даже не видел в темноте. Это был человек невероятной силы. Он буквально скомкал меня, как тряпичную куклу. К счастью, со мной был стилет. Люблю это оружие: короткое четырехгранное лезвие обеспечивает надежный удар в тех крайних обстоятельствах, в каких я именно тогда и оказался. Удар, нанесенный в спину человека с лапами гориллы, избавил меня от тисков. Я уверен: удар был смертелен. Нельзя жить с такою дырой в спине. Но напоследок этот тип успел нанести мне удар ногой в пах. Я потерял сознание. Всего на несколько минут. Но их оказалось достаточно, чтобы исчезли и моя добыча, и труп этой гориллы. Я до сих пор не знаю, чья это была работа: не моих ли милых соперников из разведки третьей страны? Все это происшествие тем более удивительно, что о предстоявшем мне тогда деле не знал ни один человек…